Доман задумчиво поплёлся к чёлну и улёгся, но сон не сомкнул его глаз всю ночь. На рассвете он в тревоге побежал к храму.Уже издали он увидел Диву: она стояла у разукрашенного тына, прислонясь к столбу. Поникнув головой и опустив руки, она тихо напевала, не замечая Домана: Где ты, радость, где ты, младость,Молодые годы?Вихрь рассеял, вихрь развеял,Утекли, как воды.Запрягайте резвых коней,Пусть летят гнедые!Поскачу я, догоню яГоды молодые.Догнала младые годы.У ручья, где мостик.Прогоните прочь невзгоды,Хоть вернитесь в гости!.. Все тише звучала эта девичья песенка, пока не расплылась в тоскливом напеве. Стараясь не шуметь, Доман подкрался и кашлянул, чтобы она обратила на него взор.Слегка зарумянившись, Дива подняла глаза, словно ждала, что увидит его здесь; она была печальна. Приложив фартучек к губам, она устремила вдаль блуждающий взгляд, как будто стараясь не смотреть на него, однако не уходила.Доман подошёл и весело поздоровался.— Задал бы я тебе загадку, кабы ты захотела её послушать.— Какую? — спросила она.— О тебе и обо мне, — сказал Доман. — Что будет, если я внесу за тебя выкуп, а тебя с Ледницы увезу к себе в светёлку? Нож я теперь за пояс не заткну… чем же ты станешь обороняться?Дива залилась румянцем, опустила глаза и покачала головой.— Чего быть не может, того и не будет, — молвила она тихо, — этого ты не можешь сделать.— А если сделаю?Когда Доман вскинул глаза в ожидании ответа, девушки уже не было у тына: она убежала в храм, села на камень, прижала руку к сердцу и уставилась на огонь, то и дело испуганно озираясь. Доман подошёл вплотную к стене и долго глядел на Диву сквозь щель между завесой и столбом, потом, хлопнув в ладоши, отбежал.— Бывало это не раз… так может быть и теперь… По доброй воле она не пойдёт, но и не будет на меня косо смотреть… А мне без неё жизнь не мила…Он ударил себя кулаком в грудь.— Будь что будет, а она должна быть моей! Я кровью своей за неё заплатил.Стремительно, не глядя по сторонам, он пошёл к чёлну, как вдруг сильная рука Визуна опустилась ему на плечо.— Ты что тут все ходишь-бродишь?— Вчерашняя битва ещё шумит у меня в голове… вот… и ещё кое-что, о чём ночью, когда я не мог уснуть, толковали люди. А правда это, старик, что князья Лешеки увозили девушек из храма?Визун кивнул головой.— И что удавалось это и кметам? Старик, помолчав, угрюмо пробормотал:— Дурные люди и делали дурно… что за диво? Да тебе что до этого?— А что им было за это? — спросил Доман.Они поглядели друг другу в глаза. Визун стукнул посохом оземь, затем посмотрел на небо и на солнце.— Тебе пора возвращаться, — сказал он, — не время сказки рассказывать.Он повернулся и пошёл прочь.Сорвав с дерева листок, Доман почти насмешливо поглядел ему вслед.В чёлне ждал его Самбор. Они поплыли назад, молча меряя друг друга взглядом, а Доман повторял про себя:— Она должна быть моей! XXX Уже издали было видно, как толпы людей сваливали грудами трупы и как вырастали из них холмы, которые засыпали землёй. Людей собралось видимо-невидимо, и хотя работа была невесёлая, они что-то выкрикивали и пели песни.— Где ваши угрозы, разбойничье племя? Где пленники ваши, добыча, победа? Стрела грудь пронзила, земля прах укрыла — вот ваша награда… А дома ждут жены, стоят у порога, глаза проглядели, льют горькие слезы… Придут вурдалаки, придут кровопийцы и кровь своих братьев будут снова сосать…С песнями они насыпали курганы и, часто сменяясь, насыпали весь день, насыпали и на другой день, и на третий, пока милосердная земля не укрыла всех. С почестями сожгли на кострах полян, тела которых лежали отдельно.Когда поле было очищено, а ветер развеял дым костров, Пястун собрал на берегу озера воевод и старейшин.— Где одержали мы первую победу, там и воздвигнем престольный город… Так я сказал, так и будет.Но ещё не время насыпать вал и свозить лес, пока не вернулись наши, отомстив врагам.Не время возводить вал и ставить срубы, пока не захватим мы в плен Лешеков, дабы не подбивали они против нас соседей.Пусть отдыхает воинство да смолит новые стрелы и копья.Наших не видно с тех пор, как ушли они за границу, так пойдём и мы на Поморье и на Лешеков.Повеление князя приняли с охотой, и все взялись готовить копья. В хате старого гончара, снова наспех сколоченной из недогоревших брёвен, гостил у Мирша князь-бортник.Стояли они тут день и другой, а на третий воеводы явились сказать, что люди и копья готовы к бою. На четвёртый с утра должны были выступить в поход.Во воем войске не было никого из Лешаков; ни Бумир, ни другие, связанные с ними родством, не хотели воевать против сыновей Хвостека. Их оставили в покое, памятуя, что кровь крови своей не бьёт.На рассвете четвёртого дня, когда лагерь начинал просыпаться, из-за холма со стороны леса показалось человек пятнадцать верховых. Впереди ехал Бумир, за ним другие Лешеки, сбившись в кучу, они молча приближались, нахмурясь, опустив глаза и ни с кем не здороваясь. Их тоже никто не приветствовал ни словом, ни поклоном. Оглядываясь по сторонам, они подъехали к хате, возле которой уже стояли, не слезая с коней, воеводы. У входа Лешеки спешились.Все четверо воевод смерили их суровым взглядом, но и Бумир не опустил глаза. Он кивнул своим, и, не снимая шапок, они вошли в горницу; Пястун сидел за столом и ел чёрный хлеб.Приезжие встали перед ним в ряд. Бумир выступил вперёд.— Вы знаете нас, — сказал он. — Мы, Лешеки, как и вы, давние жители этого края.— А ныне враги кметов, ещё более давних её жителей, — ответил Пястун. Бумир шумно вздохнул.— Не говори так, — начал он высокомерно, — вы первые пролили нашу кровь.— Нет, мы только мстим за свою, — спокойно молвил Пястун.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137