При дневном свете место показалось ему совсем другим, не таким, как ночью. Вначале все остолбенели, в растерянности глядя на труп. Служебная собака, бежавшая за ними по дороге, приблизилась к оленю и лизнула извергнутое им семя. Глория, не в силах больше наблюдать эту сцену, попросила, чтобы животное сняли, но донья Виктория воспротивилась – ведь она хотела, чтобы случай получил широкую огласку. «Чего торопиться, сеньорита? Оттого что его снимут, он не оживет», – сказала она. Глория посмотрела на них с упреком, от ее взгляда краска залила щеки Октавио. Он знал, что покраснел, как нашкодивший подросток, будто его упрекали в жестоком обращении с каким-нибудь голубем, но Глория этого уже не увидела, потому что с презрением повернулась к ним спиной. Он почувствовал, как в горле пересохло, и не сразу отреагировал на просьбу доньи Виктории поехать в город и найти фотографа.Ему было стыдно за мучительную смерть оленя, а сейчас Эспосито к тому же осознал полную бесполезность их затеи: французский политик так и не приехал, а слух о варварском деянии не вышел за границы города.В ту ночь Эспосито не мог заснуть, несмотря на усталость, в первый раз он усомнился в успехе выбранной ими стратегии. 12 Он открыл кран и, как только пошла теплая вода, встал под душ, подставил лицо под струю и немного помедлил, прежде чем взять гель с шампунем и смыть грязь, приставшую к телу за время работы в поле. Так он избавлялся от нее каждый вечер, как змея весной избавляется от старой кожи. Этой привычке ежедневно принимать душ и приводить себя в порядок он научился у Глории. Однажды они отправились на отмель к озеру, куда, как сказал ему Молина, с наступлением сумерек приходят на водопой олени и лани. Тогда Давид помогал ей нести мольберт, а потом в течение часа наблюдал, как она рассчитывает пространство на холсте, прикидывает, где будет вода, где земля, а где небо, и ждет появления животных, для которых на будущей картине оставляла белые пятна. Олени придут на берег всего на несколько минут, и Глория должна была цепко ухватить их образы, чтобы затем перенести на холст, как это делали первые здешние обитатели, рисуя животных на стенах пещер. Он наблюдал за ней молча, не беспокоя понапрасну, потрясенный красотой, проступавшей на полотне, – водой и маленькими островками, которые выглядели совсем безлюдными; он был безнадежно влюблен в нее, в руки, способные рисовать так, как у него не получится никогда, в непослушные волосы, выбивавшиеся из растрепанной косы, в мягкую линию бедер, которую не могли скрыть ее светлые просторные брюки, в улыбку, мелькавшую на лице всякий раз, когда Глория поворачивалась к нему и глядела с симпатией, благодаря за помощь, правда, всегда молча, боясь спугнуть животных. Тем не менее, то ли потому, что животные все же чуяли их присутствие, то ли потому, что они сами не обладали охотничьим терпением, чтобы сидеть не шелохнувшись в засаде, или по какой-то другой причине, не связанной с ними, но олени в тот вечер так и не появились.Будь его воля, он пошел бы на их поиски, чтобы силой приволочь к тому месту, где ждала Глория. Он был готов сделать что угодно, лишь бы она обратила внимание на него, своего двоюродного брата-подростка, которому симпатизировала и на которого смотрела, наверное, с долей сочувствия: ведь он был беден и не имел возможности развивать свой талант, а отец у него был суровым. Это было то самое пассивное сочувствие, которое никогда не перерастает в содействие. Устав от ожидания, явно разочарованная, Глория сказала: «Думаю, сегодня они уже не придут. Не повезло». Он не знал, что ответить, да ей и не нужен был ответ. Она начала складывать мольберт, собирать кисти, а потом подошла к берегу. Опустившись на камень у воды, Глория сняла мокасины из грубой кожи и несколько минут сидела неподвижно, спиной к нему, вслушиваясь в безмолвие сумерек и прощаясь с последними лучами света, позолотившими гребни Вулкана и Юнке. Он никогда не видел женщины столь прекрасной, никогда не представлял, что любовь может быть такой гнетущей; но знал: на всю жизнь, что бы ни случилось, он сохранит образ своей сестры, сидящей на камне, обняв колени, ее босые ноги у воды и этот вечер с темнеющими на фоне заката горами. И небо словно старалось довершить картину, похожую на реальность и в то же время на сон: клочья фиолетовых облаков в форме лошадей плыли на фоне солнца, и все это смахивало на какое-то видение. Будь он способен запечатлеть увиденное на холсте, будь у него возможность создать одну-единственную картину, один раз в жизни, ничего другого он рисовать и не стал бы.Словно внезапно вспомнив о его присутствии, Глория повернула голову и сказала: «Пойду искупаюсь. Не выношу, когда я потная. Ты будешь или подождешь меня здесь?» Возможно, задай она только первую половину вопроса, он осмелился бы войти с ней в серую и глубокую воду, возможно, победил бы страх и робость, сумел бы не выказать ни стыдливости, ни смущения, глядя на обнаженное и так мучительно желаемое тело Глории. Возможно, он не стал бы переживать по поводу того, что она подумает о его теле, уже не подростковом, но еще и не зрелом, – когда уже не чувствуешь себя мальчишкой, но знаешь, что еще не имеешь ни силы, ни решительности взрослого мужчины. «Я подожду здесь», – ответил он и в тот же самый миг пожалел о сказанном, проклиная свою стеснительность и малодушие. Ему не хватало смелости броситься в озеро и поплыть за ней, поплыть под ней, под ее обнаженным телом в свинцовой воде, неподвижной и молчаливой, почти угрожающей; они бы плыли вдвоем, и вокруг не было бы больше никого, и светлое пятно ее спины виднелось бы издалека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94