Супружеская измена привлекала ее своей пикантностью, но, когда она думала о сложностях, сопряженных с этим, ей становилось скучно. Антонина не обладала достаточной энергией, чтобы плести интриги. Вот и теперь, в разгар трапезы, поднеся диатрету к губам, она направила в сторону Флавия долгий, томный многообещающий взор улыбающихся карих глаз, и ее подведенные антимонием брови изогнулись. Юлий со спокойной улыбкой выдержал этот взгляд и продолжил свой рассказ. Антонина глубоко вздохнула и вытянула более соблазнительно свою полноватую ногу с трепещущей прозрачной тенью на обнажившемся бугре с мелкими синеватыми прожилками. Она вновь взглянула на Юлия, ожидая, что он смутится. Но префект неплохо знал ее повадки и вновь лишь улыбнулся. Измена не входила в характер их общения, хотя ему и нравилась ленивая восточная нега жены Тиберия и ее медленные жесты, подобные движениям объевшейся кошки.
Взяв с блюда горсть оливок, Антонина стала бросать их одной из невольниц. Та принялась умело их ловить ртом под рукоплескания других рабынь. Светловолосая девушка с рассыпавшимися по лицу тонкими прядями оставила амфоры и, изгибая тонкий стан, потянулась к тяжелой бронзовой люстре, украшенной львиными пастями. Триклиний ярко и ласково осветился, выявились бледные причудливые фрески. Складки тяжелой златотканой занавеси, скрывающей выход в портик, наполнились ночным ветром… Сияли и тонко позванивали украшения девушек… Одна из них, с огромными изумрудными глазами и тонкими руками, похожая на дивное насекомое, гладила павлиньим пером улыбающееся розовое лицо своей хозяйки… Антонина лениво раскинулась на ложе, продолжая свой разговор с Юлием.
Яркий свет был сигналом. В столовую впорхнули женщины в прозрачных развивающихся одеждах, с обнаженной грудью. Волосы их были гладко расчесаны гребнями и спускались едва ли не до пола. Послышались звонкие переливы греческих лир и томные вздохи флейт. Покачивая бедрами, танцовщицы обошли вокруг ложа, чуть приподнимаясь на мыски и пробегая теплыми пальцами по грудям подруг.
В это время произошла смена блюд: внесли фрукты и подогретые напитки. Амфоры с эмалью заменили изящные сирийские сосуды. Женщины разделились: одни уселись на пол, продолжая играть незамысловатую мелодию, другие все быстрее и быстрее понеслись по кругу, изгибаясь, кружась, как бы заворачиваясь в летящие одежды и локоны… Все новые и новые женщины появлялись из разреза занавесей и присоединялись к танцовщицам и музыкантам… Сладострастный, порочный вихрь носился в триклинии под крики, звон и хохот цистр, тамбуринов и флейт. Даже изящные невольницы вскочили с мозаичного пола и, выдергивая из причесок шпильки, с разметавшимися волосами влились в поток танца…
Внезапно погас свет, и в триклиний вошли мускулистые обнаженные невольники с факелами в руках, дым от которых поднимался к потолку. Музыка постепенно стихла, и женщины, покачиваясь и сбиваясь, нетвердыми шагами двинулись к выходу под усталые вздохи флейт. Опьяненный Юлий тяжело поднялся с ложа и несколько раз ударил в ладоши, выказывая свое восхищение.
Префекта проводили в одну из кубикул, где его ожидало покойное ложе, окутанное розовым ароматом, лившимся из глубоких ниш.
Антонина велела девушкам поддерживать ее и в сопровождении рабов с факелами устремилась на свою половину.
Дом засыпал. Ночное спокойствие нарушали лишь шаги невольников в триклинии, стук посуды и металлический звон ключей…
Чистое, освежающе прохладное утро, подобно лилии, распускало свои лепестки под хрустальным, восхитительной прозрачности небом Остии. Как легкая цикла женщины, едва скрывающая ее наготу, клубился туман, рассеиваясь от прикосновений восходящего Хепри, чьи лучи золотыми тропинками бежали в рощах.
У дверей дома, где провел короткую ветреную ночь Флавий, его уже ожидала двухколесная повозка, запряженная белыми лошадьми, с ауригой-африканцем в золотых запястьях и кольцах. Его обнаженный торс блестел, как антрацит.
В сиянии утра Флавий спустился со ступеней, влез в цизий, и белые лошади помчали его к порту, где еще не было дневного оживления или усталого гула вечера, обморочного от жары.
В лучах восходящего солнца Юлий с отрешенной улыбкой вспоминал прием Антонины и прогулку в глубине сада в зеленых предутренних сумерках об руку с клиентом Тиберия, астрологом. Этот горбатый старец обладал удивительно ясным разумом, светившимся в его голубых слезящихся глазах. Они прогуливались среди мокрых роз, лилий, просыпающихся гиацинтов, и острый ракушечник скрипел под их сандалиями. Астролог вещал о скорой гибели императора. Будто бы Минерва, которую Домициан суеверно чтил, открыла ему, старцу, что не в силах более оберегать императора – могучий Юпитер отнял у нее оружие. Несколько месяцев над Римом сверкают молнии, и город только об этом и говорит. Равнодушно слушал префект эти предсказания старика, но душа Юлия встрепенулась, когда прорицатель стал читать поэму Вергилия; очень любимую им, и молодой римлянин пожалел, что не беседовал с астрологом накануне.
Они расстались, когда оранжевые мазки солнца легли на капители портиков, и Флавий одарил старика несколькими ассами.
Синее, будто нарисованное, море лежало перед ним. Префект ступил на борт актуарии, и легкое судно, покачиваясь, красиво вошло в дельту Тибра. Скоро, очень скоро вдали откроется величественный дымчатый Рим, центр могучей империи!.. Стоя на носу корабля под порывами ветра, Юлий, томимый бессознательным предчувствием, приложил руку к груди… Но этот жест тотчас напомнил ему прекрасного сирийца, который точно таким же жестом обычно прикрывал свой амулет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40