Иногда прямо на середине фразы.
Он улыбается.
– Мне действительно очень жаль, – немного заикаясь, бормочу я. – Вполне возможно, что я просто не слышала вас…
– Стало быть, – хладнокровно замечает Ави, – вы не только слепы, но и глухи.
Я не удерживаюсь и прыскаю от смеха.
– Довольно грубо с вашей стороны, вам не кажется? Я же сказала, что мне очень жаль. Давайте будем считать, что мы познакомились только сегодня и начнем все сначала.
Он берет мою руку, которая лежит на сиденье между нами.
– Вчера вы отличались таким трезвомыслием, что я не сомневался – сегодня мы оба забудем все, что случилось.
Я снова прикрываю глаза, чтобы перетерпеть приступ боли. Конечно, он совершенно прав.
Остальную часть пути до Тель-Авива мы молчим. Автомобиль сворачивает к площадке перед моим отелем.
– Я провожу вас в отель. Мне не хочется оставлять вас одну, – заявляет он.
– Не стоит, честное слово. Я в полном порядке и…
– Это не имеет значения. Я должен быть уверен, что вы благополучно устроились и у вас есть все необходимое. – Он слегка дотрагивается пальцами до моей щеки. – Кроме того, я не хочу, чтобы вы одна поднимались в лифте.
Должно быть, у мужчин Израиля появился какой-то новый обычай – всенепременно сопровождать женщин при посадке в лифт и ни в коем случае не отпускать их в подобное путешествие в одиночестве. Они почему-то не отличаются такой удивительной заботливостью, когда дело касается другого – например, войны. Или, скажем, постели.
Мы идем в фойе, где Гила, администратор отеля и моя самая близкая подруга в Израиле, немедленно меня окликает.
– Мэгги, для тебя письмо из Нью-Йорка! Подожди!
Она тут же выходит из-за стойки, у нее осиная талия, синее платье-джерси, и она протягивает мне розовый конверт.
– Спасибо. Кажется, это уже третье за эту неделю…
Она улыбается и смотрит на Ави, словно он полноправный участник нашего разговора.
– Он все еще с тобой?
– Думаю, да.
– Когда имеешь дело с такими, как он, думать не нужно – нужно быть уверенной. Уверяю тебя, что он в самом деле все еще с тобой. Ну ничего, не беспокойся, я сегодня на дежурстве и буду поблизости.
– Не беспокойся. Все будет в порядке.
– Я в этом и не сомневаюсь, – говорит она, снова поглядывая на Ави.
– В любом случае – огромное тебе спасибо, – говорю я, пробегая глазами письмо.
Это от родительницы, которая интересуется, намерена ли я посетить во время отпуска родной дом.
– Поедешь домой? – спрашивает меня Гила.
– Надеюсь, что нет. Надеюсь, этого удастся избежать, – отвечаю я.
У меня нет никакого желания гробить еще один отпуск в обществе Саммерсов.
Был День Благодарения 1961 года. Клара и я заливались смехом, глядя, как из кулька высыпаются всяческие гостинцы – воздушная кукуруза, виноград, хурма, а также картинки с изображениями святых. Около меня сидел дедушка Малков – в превосходном расположении духа по причине того, что вышел победителем в марафонском шахматном турнире в русском эмигрантском шахматном клубе. Он легонько трепал меня по колену, пробуя остановить мой смех. Бабушка Малкова была, напротив, расстроена. Она не смогла попасть в музей искусств «Метрополитен», где экспонировалось собрание раритетов из царской России, и чувствовала себя почти униженной.
– Подумать только, заставлять меня выстаивать длиннющую очередь, чтобы полюбоваться вещами, которые эти воры украли у нашей семьи!
Джонези, моя няня и наперсница, торжественно внесла на огромном синем подносе жареную индейку. Джонези, которая однажды взялась помогать мне разгадывать кроссворд в учебнике грамматики за третий класс и там, где требовался овощ на «а», ни мало не сомневаясь посоветовала вписать «агурец». Джонези, которая даже не удосужилась воспользоваться государственной образовательной программой для цветных, выдвинутой борцами за гражданские права. Приехав из Алабамы, бедная девушка осталась на вечную службу у Саммерсов… Роза, помощница Джонези, несла еще два синих блюда. На одном был разваренный дикий рис, а на другом молодой горошек – дары родных полей. Родитель уже готов был наброситься на индейку, когда родительница, прочистив горло, громогласно объявила:
– Сначала возблагодарим его!..
– Кого это его? – удивился родитель. Впрочем, он тут же вспомнил, о ком именно шла речь. Однако мы с Кларой успели захихикать. Все это напоминало нам школьную рутину. Мы ничуть не удивились, когда он церемонно поправил галстук-бабочку, снял несуществующую пылинку со своего пиджака и, склонив голову, начал декламировать:
– Благодарим Тебя, Боже, за все то, чем Ты облагодетельствовал это семейство! Во имя Иисуса Христа, Господа нашего, аминь.
Итак, он произнес благодарение, несмотря на все прочие свои убеждения. Благодарение есть благодарение, дань отцам-основателям. Это означало, что на сегодня наше семейство безраздельно перешло в епископальную конфессию, плавно перекочевав из Ветхого завета в Новый.
Пробубнив все, что приличествовало случаю, родитель уже почти приступил к расчленению индейки, как вдруг остановился.
– Мэгги, – сказал он, – я отпускаю все твои прегрешения. Сегодня День Благодарения, и я отпускаю их тебе.
– Спасибо, отец, – промямлила я, не слишком четко сознавая, какого именно отца я имела в виду в данном случае. После небольшой паузы я поинтересовалась:
– А что такое прегрешения, отец?
Я могла не знать теорему Пифагора, но что такое прегрешения, я, конечно, догадывалась. Однако в мои тринадцать лет мне было хорошо известно, что иногда казаться глупее и наивнее, чем ты есть на самом деле, – весьма полезная вещь. Эта милая ложь зачастую помогала избежать неминуемой кары.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130