– Он так несправедлив, – обычно жаловалась Клара. – Но уж лучше делать так, как он хочет.
– Ко мне он тоже несправедлив, – соглашалась я. – Только я не позволю ему унижать меня!
– Леди, – прерывает мои воспоминания водитель, – вам надо бы бросить курить. Вы слишком много кашляете.
– Да я вообще не курю, – отвечаю я, давясь сигаретным дымом.
– Да уж, – хмыкает водитель, – она не курит! Она только затягивается!
– То есть я хочу сказать, что обычно я не курю, – объясняю я. – Это от нервов.
– Жизнь так коротка, чтобы еще и нервничать, – философски замечает водитель.
Какое к черту – коротка! Взять хотя бы это бесконечное снежное утро…
Однажды родительница сделала неуклюжую попытку как-то оправдать поведение отца. Это было после одной особенно отвратительной их ссоры.
– Мужчине желание доставляет почти физическую боль. Поэтому нужно попробовать удовлетворить его любой ценой.
– Это от природы или благоприобретенное? – не удержалась я от вопроса.
– Просто это так – и все, – отрезала родительница.
Именно с тех пор в мою голову запало убеждение, что все их поступки есть результат нашего, женского поведения, что именно мы, женщины, доводим их до сексуальных припадков. Таким образом, наш долг – облегчать их страдания или позволять им самим облегчать эти самые страдания где-нибудь на стороне.
– Для них это то же самое, что выпивать после работы, – говорила она.
И сама пыталась в это уверовать. Так было немного легче жить.
– Я мог вас видеть раньше? – спрашивает меня водитель. – Может, я уже возил вас?
– Нет, думаю, что нет, – бормочу я, поднимая повыше воротник.
На время он забывает обо мне. Со всех сторон завывают автомобильные гудки. Он высовывается в окно и орет:
– А что я, по-твоему, приятель, летать должен? Жизнь коротка, побереги глотку!
– Если вы скажете это еще раз, я тоже начну орать, – ору я.
Он сразу утихомиривается.
– У меня для вас новости, леди, – говорит он. – Вы уже орете. Почему бы не взять еще сигаретку и не расслабиться, а?
– Не хочу я никаких сигареток! – отвечаю я, ударяясь в слезы. – Я хочу, чтобы вы довезли меня до 57-й улицы! Прошу вас, отвезите меня туда!
Когда я думаю о том, как родитель влияет на родительницу, первое, что мне приходит в голову, – это цыплята и бриллианты.
Бесчисленное количество раз во время ужинов у Саммерсов родитель швырял со стола на пол блюдо с жареными цыплятами, если вдруг обнаруживал в мясе хотя бы капельку цыплячьей крови.
– Я дал тебе все, – начинал он орать родительнице, – а ты даже не умеешь готовить цыплят!
Родительница в слезах выбегала из-за стола, бросалась к себе в спальню и начинала в отместку швырять из окна свои бриллианты.
– Вот это ты мне дал? – вопила она. – Вот это ты мне дал?!.
Между тем Джонези молча принималась собирать с пола жареных цыплят, а Клара и я бежали собирать наши фамильные бриллианты.
– Отнести цыплят дожариваться? – спокойно интересовался наш дворецкий, качая головой.
Сегодня, когда я наконец оказалась перед квартирой родителей на Пятой авеню, на дворецком лица не было. Он ждал меня около дома и, помогая вылезти из такси, сказал:
– «Скорая» и полиция уже здесь…
Это был скорее вопрос, чем констатация, и он напряженно ждал, как я отреагирую.
– Благодарю вас, – отвечаю я, проходя прямо в вестибюль.
В лифте в моей голове вдруг звучат слова родителя:
– Она мне хочет досадить этим представлением! Это пошлый фарс!
Вот почему родительница проглотила сразу тридцать полновесных капсул, в каждой из которых содержалось не меньше 25 миллиграммов вещества, которое обычно врачи назначают в самых маленьких дозах для стимуляции кровообращения и сердечной мышцы, когда возникает опасность инфаркта. Одну пустую коробочку из-под препарата обнаруживаю сразу же, как только захожу в квартиру. То, что сотворила с собой родительница, стало известно, только когда прибыла вызванная Джонези полиция.
Приехала также бригада врачей-реаниматоров со всем необходимым медицинским оборудованием. Они нашли пустую коробку из-под пилюль около кровати родительницы. На коробке была наклейка, из которой явствовало, что эти пилюли были прописаны Кейту Робинсону, мужу нашей Джонези. Джонези клялась и божилась, что ее муж не притрагивался к пилюлям с тех самых пор, когда семь месяцев тому назад ему стало плохо с сердцем, – за то время, мол, он успел съездить подлечиться в Алабаму и теперь чувствовал себя вполне сносно. Впрочем, все это уже не имело никакого значения, поскольку содержимое коробки отсутствовало.
Ответ на вопрос, что побудило родительницу проглотить пилюли, содержался в элегантном розовом конверте, на котором было написано: «Передать по назначению». Конверт обнаружился тут же на старинном комоде, над которым висело полотно кисти художника восемнадцатого века, между баночками и бутылочками с косметикой. Сунув письмо в карман, я в недоумении осматриваюсь вокруг.
Всего несколько минут назад родительницу вытащили из ванной комнаты, где ее обнаружили лежащей на полу с полотенцем в руке. Она уже хрипела.
– Мама! – кричу я, кидаясь к ней. – Мама!
Меня поспешно оттаскивают. Врачи, пытающиеся ее спасти, объясняют, что она приняла чрезвычайно большую дозу препарата – «летальную» дозу. Кажется, они добавили еще: «которая вызывает рвоту и все такое прочее».
– Что такое это «прочее»? – рыдаю я. Все кружится у меня в глазах.
Один из врачей жует резинку и не отвечает. Вместо ответа он тащит родительницу на ковер в спальню и всаживает ей в вену иглу, которая соединена с коричневой пластиковой трубкой.
– Что вы делаете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130