– Вот видишь, – подхватываю я. – Я чувствовала то же самое… И все-таки есть что-то большее, чем оргазм, – добавляю я.
– А кто утверждает обратное? – удивляется Куинси. – Разве я говорю, что оргазм – это все?
– Нет, не все… – медленно отвечаю я. – Как только появляется тот, кто дает нам что-то еще…
– Ты имеешь в виду компенсацию? – улыбается Куинси.
– Скорее то, что начинаешь ценить в более зрелом возрасте.
– Значит, одного секса недостаточно, – вздыхает Куинси. – Но когда он есть – все-таки это неплохая вещь, а?
– Был, есть и будет неплохой вещью, – отвечаю я. – Но это еще не все…
– Оргазм не кажется венцом творения, даже когда вдруг открываешь, что он существует и ты можешь его испытывать. Он просто был, и больше не о чем говорить. – Куинси делает паузу. – Знаешь что? Я думаю, что все дело именно в его сиюминутности.
И все же, оглядываясь назад, понимаешь: незнание есть счастье. Другими словами: когда человек счастлив, он этого не замечает… По крайней мере, в эту минуту мне кажется, что Брайн был именно тем человеком, который ни о чем таком не задумывался и потому был счастлив. Он был действительно предельно свободным мужчиной. Феминистское движение было ему до фонаря. Так же как и то, что феминистки возводят клиторальный оргазм в ранг высшей женской ценности. И я восхищалась чувственностью Брайна – пока мне казалось, что я в него влюблена. Между тем Брайн просто блаженно предавался тому, что доставляло ему удовольствие – в том числе и тому, что доставляло удовольствие мне. Незакомплексованный и безалаберный, Брайн пребывал в абсолютном неведении относительно каких бы то ни было оргазмов – клиторальных, вагинальных или каких-то других.
Что касается Ави, то в его объятиях я вообще не искала ничего конкретного. Во-первых, проблемы оргазма перестали быть актуальными, а во-вторых, я больше не была замужем и вообще к этому не стремилась. Ави завладел моим сердцем и сам любил меня, однако он не мог предложить то, что женщины считают лучшим для себя комплиментом, – он не мог предложить стать его женой. Потому что уже был женат. Все изменилось. Ави было известно кое-что, о чем не имел понятия даже Брайн. Однако эти замечательные способности происходили вовсе не оттого, что Ави был незакомплексованным и безалаберным. Мы занимались любовью с открытыми глазами, а проблемы оргазма, как уже было сказано, были сняты с повестки дня. То, что происходило между нами, происходило потому, что мы не могли отделить плотское влечение от взаимного притяжения душ. На этот раз незнание уже не являлось условием счастья. Таким условием сделалось само чувство.
– Таким образом, – говорю я, – секс все еще не является самоцелью.
– Для кого? – спрашивает Куинси.
– Для женщин. Потому что оргазмы – не такая уж необходимая вещь.
– Для меня очень даже необходимая! – смеется Куинси.
– Нет, я совсем не это имела в виду. Они не необходимы в том смысле, что жизнь продолжается и без них. Другое дело мужчины! Если бы у них не было оргазмов – пресекся бы человеческий род. Мужской оргазм – вещь куда более серьезная, чем просто учащенное дыхание…
– Но в том и была наша ошибка.
– Как так?
Куинси загадочно улыбается.
– Очень просто. Позволив судить-рядить о наших собственных оргазмах, мы лишились наших маленьких секретов. Я хочу сказать, что нам следовало бы и дальше дурачить мужчин, заставляя их верить в то, что для нас это важно точно так же, как и для них. Может быть, тогда они бы с большим старанием относились к этому делу. Вместо этого мы стали слишком самостоятельны, а в том, чтобы заниматься любовью в одиночестве, нет ничего сногсшибательного.
– Все это так. Но для меня Брайн все еще замечательный пример равенства между мужчиной и женщиной. Я говорю о равенстве в смысле чувственности. Потому что культурное и интеллектуальное развитие мужчины может совершенно уничтожить его достоинства любовника. Понимаешь, чем проще мужчина, тем лучше он как любовник. А чем умнее, тем он злее. В предельном случае он вообще теряет способность любить. Но что еще хуже – теряет желание любить.
– То есть ты хочешь сказать, что заниматься любовью с Брайном – все равно, что заниматься этим в одиночестве?
– Что-то вроде того.
– Кроме всего прочего, что касается мужчин, то они не ввели для себя никаких новшеств – в смысле физиологическом, конечно, – смеется Куинси. – Может быть, именно поэтому вибратор изобрели сами мужчины!
– Ну, если так, то это определенно произвело переворот в восьмидесятые годы.
– Мне кажется, что теперь у нас гораздо меньше поводов злиться, чем в шестидесятых и семидесятых.
– Понимаешь, Куинси, Ави вовсе не идеал мужчины, если оценивать его с современных позиций Скорее это я – идеал современной женщины.
– Почему?
– По-моему, женщины будут до тех пор признавать второстепенность вопроса плотских ощущений, пока сами не смогут выбирать…
– Скажи, а с Ави у вас всегда все получалось по первому классу?
– Нет, – честно отвечаю я. – Но я люблю его, и это все искупает. И я так благодарна ему, что забываю обо всем. Я не хотела бы вернуться в прошлое.
Куинси немного помолчала.
– Я должна тебе кое-что сказать, – наконец говорит она. – Я чувствую себя такой дурой…
– В чем дело, Куинси?
– Знаешь, – застенчиво начинает она, – я никогда не пользуюсь зеркалом… То есть я никогда не рассматриваю себя в зеркало. Мне просто никогда не было интересно.
Я хорошо помню, чем для меня, для всех моих подруг было зеркало. В семидесятых оно давало нам чувство уверенности, что мы красивы и желанны. Нам казалось, что отражение в зеркале – это и есть мы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130