И дело совсем не в том, что все еврейское автоматически считается замечательным, а все католическое – никудышным. Эрик Орнстайн напрочь отметал все эти рассуждения о сложных материях, считая их пустой тратой времени. Главное – поменьше думать и не читать всю эту чушь, полагал он. От многая знания многая скорбь. Отсюда и его убеждение, что женщина годится только чтобы рожать детей. Что касается Брайна Флагерти, то ему мое интелллектуальное самокопание также представлялось пустой тратой времени. Правда, в отличие от Эрика он говорил, что вместо того, чтобы читать книжки, нужно просто жить и быть счастливым. Конечно, ему легко говорить. А каково мне, замужней женщине, украдкой забираться в постель к человеку, который только и знает, что рассуждать о бейсболе, усовершенствованных наручниках или о своей новой стереосистеме, способной одновременно перематывать аж целых восемь кассет, хотя последнее, безусловно, является большим техническим достижением. Однако это не значит, что остаток своей жизни я должна была провести с Эриком Орнстайном, занимавшимся любовью с поспешностью курьерского поезда, который летит где-то между Парижем и Женевой без остановки в Дижоне.
Таким образом, когда я поразмышляла о том, что, может, мне суждено провести остаток жизни в обществе Гектора Родригеса, то пришла к заключению, что это не многим более печальная перспектива, чем закончить жизнь в лежачем положении с Эриком Орнстайном или в стоячем положении с Брайном Флагерти. Я горевала о том, что родитель и родительница принудили меня выйти замуж за Эрика, но я также досадовала на себя за то, что – о Боже! – позволила Брайну влезать своим ищеечьим языком в самые интимные места моего тела, предварительно не задав ему ряд вопросов, которые открыли бы мне глаза на то, с кем я имею дело. По какой-то жестокой иронии судьбы Эрик добивался меня в качестве жены, а Брайн получил в качестве любовницы, и оба были совершенно довольны тем, что имели. Вот уже пятнадцать лет прошло с тех самых пор, когда на моей простыне появились пятна крови, а я все еще ничего не понимаю в своей жизни.
Когда я неторопливо шла через отдел новостей к кабинету Ника Сприга, решение принять предложение Гектора Родригеса и присоединиться к нему в его квартире на Моррис авеню, 510 окончательно утвердилось в моем сознании. У меня просто не было выбора. Гектор был тем единственным, что действительно принадлежало мне – он был моей работой.
– Ник, – сказала я, садясь, – что ты об этом думаешь?
– Я думаю, – ответил он, сверкая черными глазами, – что для тебя это шанс получить «Эмми».
– Грандиозно, – сказала я. – А как насчет шансов остаться в живых?
– Вот об этом нам и надо поговорить, – серьезно сказал Ник. – Брайн считает, что девяносто шансов из ста, что этот парень ничего такого не выкинет. Он сдастся, если поговорит с тобой.
– Чудесно, – сказала я. – Но ведь мы оба в курсе этой статистики. Если он сдается – мы будем иметь все сто процентов, а если нет – круглый ноль…
– Слушай, Мэгги, у нас не так много времени. Он дал полицейским всего час, а потом он взорвет дом.
Должно быть, Ник временно лишился рассудка.
– Слушай, Ник, неужели ты веришь в эти дерьмовые девяносто процентов? – ужаснулась я.
– Мэгги, – начал он, одаривая меня кротким взглядом, – что бы ты ни решила, я буду на твоей стороне. Я буду рядом с тобой. Мы пойдем туда вместе, я не оставлю тебя одну.
Глядя в этот момент на Ника, мне оставалось лишь посетовать про себя, что, увы, настоящие мужчины всегда или женаты, или увлечены другими по-настоящему прекрасными женщинами. Такова эта дерьмовая жизнь.
– Пойдем, – сказала я, поднимаясь. – Позвони Брайну, а я пока позвоню Эрику.
– За каким дьяволом тебе это нужно?
– Эрик никогда не простит мне, если я позволю себя убить, не сообщив предварительно, куда я положила квитанцию из прачечной на его белье, – пошутила я.
– Серьезно, Мэгги, – настаивал Ник, – зачем тебе звонить Эрику?
– Может быть, мне хочется, чтобы он побеспокоился обо мне, – правдиво ответила я. – Хотя бы немного.
Я набрала номер прямого телефона Эрика. Мне вовсе не хотелось иметь в такую минуту дело с миссис Пирс, которая была католичкой и без сомнений сразу побежит ставить свечку, чтобы в квартире в Южном Бронксе пуля прямехонько попала мне в лоб.
Я считала гудки. Один, два, три… На шестом он наконец ответил:
– Эрик Орнстайн слушает.
– Эрик, я тебя оторвала?
– А ты как думала! Деньги тают на глазах, а я жилы рву, чтобы их сохранить… Ну, что там у тебя?
Я начала подробно излагать ситуацию. Он несколько раз откладывал трубку, чтобы попутно справиться о курсах йены, дойчмарки и тому подобном. Наконец я объяснила ему всю драматичность происходящего: Гектор дал полиции один час на размышления, а потом собирается убить всех домашних, в том числе и себя самого. Эрик молчал. Я была уверена, что он потерял дар речи из-за жестоких угрызений совести – раскаиваясь во всем том зле, которое он мне когда-либо причинял. Может быть, он мучительно думал, как наладить нашу жизнь, и для начала решил поровну разделить имущество. Вполне возможно, что он как раз подбирал подходящие слова, чтобы направить наши супружеские отношения в нормальное русло и еще раз попытаться построить все заново – сделать что-то, что спасет меня от одиночества, мрачная перспектива которого встала передо мной, когда Брайн перечеркнул все, что у нас с ним было.
– Мэгги, – наконец сказал он.
– Да, Эрик? – спросила я с надеждой.
– Что я буду делать, если с тобой что-нибудь случится?
– Что ты имеешь в виду?
– Ты ведешь себя ужасно эгоистично и абсолютно не думаешь, как твои поступки могут отразиться на моей жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130