Ему хорошо известно о мальчиках, которых бросают на передний край с гранатометами, чтобы они палили в любую движущуюся цель, какая только обнаружится в радиусе одной мили. Такой целью оказался Валери…
– А что чувствуют родители, дети которых занимаются этим делом?
– Они готовы пожертвовать даже своими детьми, если это нужно для освобождения родины.
Мы нашли пустую скамейку неподалеку от «Стены Плача». Рядом с нами на траве расположилась группа французских туристов.
– И чем же вы занимаетесь теперь, Рашид? – спросила я.
– Я преподаю химию в Рамаллахе на Западном берегу, – отвечает он, подставляя лицо солнечным лучам.
– Вы говорите – химию? – спросила я, чувствуя тошноту.
Он улыбнулся.
– Я учу ребятишек, как получать нитроглицерин.
– А зачем он нужен?
Мое сердце едва не выскакивает из груди.
– Для детонаторов, – терпеливо объясняет он. – Мои ученики могут взорвать дом, несколько автомобилей или даже целое военное поселение.
– Или, например, пассажирский автобус где-нибудь между Хайфой и Тель-Авивом, – мягко добавляет Крис. – Правильно, Рашид?
Тот пожал плечами и снова подставил лицо солнечным лучам.
– Значит, это правда, – настаиваю я. – Вы изготовляете взрывчатые вещества?
Он даже не шевельнулся. Когда он заговорил, казалось, его губы лениво вздрагивают, нехотя выпуская слова.
– Вообще-то, я просто сижу и греюсь на солнышке. Меня не уличили ни в чем преступном. Почему же вы пытаетесь это сделать?
– Я вас не обвиняю, Рашид. Я просто удивляюсь тому, что вы…
– Что я изготовляю взрывчатые вещества, которые уничтожают автобусы? – доканчивает он за меня.
Он вперил в меня немигающий взгляд. Его губы сложились в жесткую линию. Я почувствовала головную боль.
– Так вы это сделали? – спросила я едва слышно. И вместо ответа получила только улыбку.
– Передайте привет моему брату, – сказал он, вставая.
Он удаляется ленивой походочкой, но вдруг останавливается и, подняв вверх сжатый кулак, восклицает:
– Революция или смерть!
Иерусалимская тюрьма представляла собой несколько одноэтажных каменных зданий, окруженных довольно высокой оградой. Здесь располагалось центральное полицейское управление, где содержались преступники, как военные, так и уголовные, в ожидании судебного приговора.
Максуд, брат Рашида, сидел в одной из небольших комнаток для свиданий. Наручники на его руках были защелкнуты не за спиной, а впереди – так, чтобы он мог курить во время интервью. Крис снимал, а Максуд, почти не слушая моих вопросов, сыпал банальными революционными фразами.
– Израильтяне убивают наших детей.
– Ваш брат передавал вам взрывчатку для взрыва автобуса?
– Нас не заставят прекратить борьбу за освобождение Палестины.
– Вам не кажется несправедливым то, что вы находитесь в заключении, а ваши лидеры ведут шикарную жизнь, владея виллами на Ривьере?
– Марксизм – вот наше оружие.
– Нельзя ли найти мирное решение конфликта?
– Мы готовы умереть за нашу родину. Мы будем бороться до тех пор, пока не изгоним оккупантов с нашей земли.
– У вас есть какая-то надежда, что вас освободят? Только после этого вопроса он перестал сыпать революционными лозунгами и посмотрел прямо в объектив.
– Да, – сказал он, отчетливо выговаривая каждую букву, – израильтяне говорят, что меня освободят, если будет достигнута договоренность с противоположной стороной.
Максуда увели обратно в камеру, а Крис и я обменялись печальными взглядами.
– Он производит устрашающее впечатление, – сказала я после минутного молчания.
– Он ничуть не хуже его брата, который гуляет на свободе, – ответил Крис, укладывая аппаратуру.
Мы вернулись в студию и остаток дня занимались тем, что монтировали материал. Ринглер образно назвал наш репортаж – «несколько минут в преисподней». В шесть тридцать вечера я наконец приехала в отель «Царь Давид». Ави дожидался меня на веранде, сидя под пестрым желто-зеленым зонтиком за крайним столиком.
На веранде было полным-полно туристов. На женщинах были соломенные шляпки с широкими полями, узкие юбки и цветастые блузки навыпуск. Они крепко держали за руки своих маленьких детей, чтобы те, любуясь открывавшимся с веранды видом, не вывалились за парапет. Все мужчины выглядели как-то неряшливо. Они были заняты тем, что присматривали за вещами или суетились с фотоаппаратами, чтобы увековечить свои семейства на фоне знаменитого отеля. Я прошла сквозь это столпотворение и, улыбнувшись скрипачам, которые развлекали публику музыкой, упала в объятия Ави.
– Что случилось? – спросил он. – Ты ужасно выглядишь.
Я села и, отбрасывая с шеи влажные от пота волосы, попыталась улыбнуться.
– Можно я расскажу тебе о моем сегодняшнем дне?
Он кивнул.
– Значит так. Сначала я ушибла колено об эту проклятую раковину в редакции «Аль Хогг», где компания наглых молодчиков, пялясь на меня, перешептывалась и пересвистывалась. Три часа мы парились, дожидаясь, пока нас примет мистер Ахмед. Потом мы с Ринглером отправились в американский колониальный отель, чтобы встретиться с маленьким смуглым человеком по имени Рашид. Только сначала я обозналась и приняла за Рашида какого-то Мустафу, который, в свою очередь, принял меня за проститутку. Еще два часа мы провели в израильской тюрьме, где другой человек долго объяснял нам, почему ему хочется вас убивать. Ну а потом мы, как обычно, возились с монтажом отснятого материала, чтобы сделать наш семиминутный репортаж короче на тридцать секунд.
Когда Ави взял меня за руку, его глаза заискрились.
– Было время, когда мне казалось, что без переводчика мне ни за что не понять, о чем ты толкуешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130