– Прошло только два дня, – поправляю я, как будто это имеет какое-то значение.
– Ну теперь-то ты долго там не задержишься, – говорит он таким знакомым мне голосом.
– Как, ты уже знаешь о шоу? – восклицаю я, поражаясь, откуда он знает, что произошло за сегодняшним ужином с Грэйсоном, Эллиотом и Куинси.
Прежде всего мне приходит в голову мысль, что израильская разведка – самая лучшая разведка в мире. Это просто бесспорно. Как мог он узнать обо всем, если только Педро и Рауль не являются спецагентами «Моссад».
– Ничего не знаю о шоу… – говорит он.
Я представляю себе, как он держит трубку, слегка наклонив голову набок. Его глаза блестят, и он дымит своей маленькой черной сигаркой.
– Я возвращаюсь, – говорю я. – Я собираюсь ставить в Израиле широкоформатное телевизионное шоу.
– Я не сомневался, что ты вернешься, дорогая. С работой или без. Ведь ты уже принадлежишь мне.
Я облегченно вздыхаю. Как гора с плеч свалилась.
– Как же ты догадался, что я уже возвращаюсь, если ты меня даже не видишь?
– Все гораздо проще, – говорит он после небольшой паузы. – Послезавтра я прилетаю в Нью-Йорк и пробуду там около недели.
Я лишаюсь дара речи.
– Ты рада?
– Еще как! – бормочу я и безумно желаю его. – Но зачем ты приезжаешь?
– В Вашингтоне у нас будет встреча и переговоры по поводу вывода наших войск из Ливана. Это формальная причина… А не формальная: просто я хочу тебя видеть.
– А сколько времени ты должен пробыть в Вашингтоне? – спрашиваю я, предвкушая нашу встречу.
– Я буду там по крайней мере несколько дней. Однако я намерен не слишком обременять себя заседаниями и буду приезжать к тебе каждый день. Если, конечно, ты не возражаешь… – Он делает паузу, а потом добавляет:
– Если ты не очень занята, то мы могли бы встретить вместе Новый год.
От радости я снова лишаюсь дара речи.
– Ави! Ави! – только и могу вымолвить я.
– Я вылетаю рейсом тридцать три тридцать девять из Тель-Авива и прилетаю двадцать девятого. И я люблю тебя сильнее, чем ты меня.
– Почему ты так говоришь? – спрашиваю я, царапая на клочке бумаги номер рейса.
– Потому что в отличие от тебя я уже смирился с тем фактом, что оставшуюся жизнь мы проведем вместе. Энное количество прекрасных лет.
8
В студии обычный утренний кавардак. Это значит еще один день отдела новостей начался. На дежурном столе непрерывно звонят телефоны, а сотрудники снуют туда-сюда, по крупицам собирая и принося информацию, которая накапливается в высоких железных ящиках. Телетайпы у входной двери стучат, выплевывая длинные ленты белой бумаги, заполненной бледно-фиолетовым, нечетким текстом, который вскоре будет преобразован в сводки лаконичных новостей для сегодняшнего эфира.
Уже разложен складной столик. На нем коробка пакетиков с растворимым кофе, пачки бумажных стаканчиков, банка с сухими сливками, коробка с кусочками сахара, а также коробка с глазированными орехами.
Я решила приехать в студию пораньше, потому что звонила Клара. Она уже возвращается из отпуска по причине проклятого гриппа, который сделал этот отпуск сплошным мучением, хуже отпуска она просто и не припомнит, и она предложила сегодня встретиться и вместе позавтракать. Несмотря на то, что сейчас только восемь часов утра и прекрасное снежное утро, я уже проснулась и нахожусь в ужасном нетерпении, ведь завтра в Нью-Йорк прилетает мой Ави.
Клара не слишком внимала моим словам, когда я довольно резко заметила ей, что женщина, которая замужем за человеком по имени Стивен Блаттсберг, имеет троих вполне здоровеньких ребятишек и недурственный дом на четырех акрах в Шорт Хилле, что в штате Нью-Джерси, просто не имеет никакого права жаловаться на судьбу, даже если и схватила в отпуске грипп. И совсем не важно, что шевелюра у Стивена Блаттсберга начала катастрофически редеть, что он цыплячьего сложения, а также имеет обыкновение жевать давно погасшую сигарету, – главное, он рядом с ней, и он ее поставит на ноги. Стивен обладает всеми мыслимыми достоинствами. Он только не слишком смазлив и не вызывает бешеной страсти. Иногда, правда, он совершенно выводит из себя Клару, когда притаскивает домой пачки своих счетов, чтобы просиживать над ними по ночам. Однако он любит ее. И очень расстраивается, если вдруг чем-то огорчит. Впрочем, в характере моей сестры все свое раздражение держать при себе. В ее характере также не злиться на мужа более одного дня. Клара просто все перемалывает в себе, за исключением тех случаев, когда чаша терпения переполняется, тогда даже Клара взрывается. В такие моменты ей необходимо излить душу младшей сестре, то есть мне. Хотя сегодня не очень-то подходящий денек для подобных излияний, я все-таки соглашаюсь с ней позавтракать в нашем редакционном кафетерии. Как я могу не согласиться, если на другом конце телефонного провода раздается несколько бурных всхлипываний. Но не только грипп вывел ее из себя. Перед тем как положить трубку, она успевает сделать мне признание, что снова беременна. Нет, восклицает она, сколько можно видеть это мерзкое пузо? А эти разбухшие от молока груди! А кошмарных шесть месяцев непрерывных ночных кормлений! А два года загаженных пеленок!.. Слушая ее, я начинаю звереть. Это, пожалуй, похуже, чем нервный срыв. Я чувствую дурноту.
Все это постепенно, словно медленный прилив, поднимается во мне, когда я сижу в редакции. Я вспоминаю слова Ави, которые он сказал мне той ночью на Мертвом море, когда вошел в меня.
– Я хочу от тебя ребенка…
И в тот момент, когда он это сказал, я вдруг поняла, что у меня никогда не будет другого мужчины, кроме него, потому что ни один другой мужчина не способен произнести эти слова так, как произнес их он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130