Отец обернулся.
- Здравствуйте, - сказал я.
- Здравствуй, товарищ Кристепа. Хотите помогать? А уроки готовили?
- Оксэ! Арифметика была трудная - решили арифметику. Упражнение по русскому сделали... Теперь мы свободные. Можно помогать будем?
- Помогайте, когда так, - разрешил он.
Разрешить-то разрешил, а вот мне патроны никогда не приходилось набивать, и я смотрел, что станет делать Кристеп.
- Гиль-за... Есть гильза! - говорил он и ставил перед собой пустую трубочку отверстием вверх. - По-рох!.. - и насыпал в неё две мерки пороху.
Мерка величиной с напёрсток. Пальцы у него стали чёрные, жирные, словно вымазанные сажей.
Порох в гильзе он заткнул войлочным пыжом и схватил палочку - на конце она была обита красной медью. Этой палочкой он плотно-плотно утрамбовал пыж, даже язык от усердия высунул. Потом насыпал такую же мерку мелкой дроби.
- Пыж!.. - скомандовал он сам себе и взял маленький войлочный кружочек, затолкал его в гильзу. - Бах! Есть белка. Бах! Ещё белка есть. Сколько патронов - столько белок. Вот так!
- А ты, парень, почему стоишь? - спросил меня его отец. - Тоже помогай...
- Я не умею, - ответил я. - У меня никогда раньше не было в Москве знакомых охотников, ни одного.
- Однако, ничего... Здесь твой отец возьмёт ружьё. У нас каждый будет охотник, кто приезжает. Потому, какой хочешь зверь есть, птица есть... Тебя Женя зовут. Кристеп говорил... Евгений? По-нашему, выходит - Ыйген. А меня - Гермогенов Спиридон Иннокентьевич.
- Ыйген? Наверно, так, - сказал я. - Только отца у меня нет. Мы вдвоём с мамой: она и я...
Спиридон Иннокентьевич ничего мне не ответил. Он немного помолчал и повернулся к Кристепу.
- Кристеп! Я смотрю, ты сам набиваешь патроны, а почему товарищу не показываешь? Вот смотри, Ыйген. Учись хорошо набивать, а я из тайги вернусь, все вместе пойдём на озёра весновать.
- Это как - весновать?
- Не знаешь - скажу... Весной дикие утки, гуси, казарки - они все к своим гнездовьям летят, на север, домой. Летят, летят - отдыхать надо. Тогда садятся, где вода есть: на озёра, на протоки. Охотники на берегу делают скрадку из веток или из камыша. Прячутся там, ждут... Рядом птица садится - стреляют. Вот это - весновать.
- Бывает, три утки, четыре утки с одного выстрела они берут, вставил своё слово Кристеп.
Спиридон Иннокентьевич стал учить меня.
Я смотрел, запоминал: порох и дробь плотней, плотней забивать войлочными и бумажными пыжами, чтобы дробь не перекатывалась в гильзе. Иначе при выстреле патрон может разорваться в ружейном стволе... И я давил, давил изо всех сил. Набил первый патрон, и отец Кристепа поднёс его к уху и потряс, сильно потряс. Но ничего не было слышно - я постарался.
Он удивился и похвалил меня:
- Оксэ! Ты молодец. Хорошо учился, быстро. Теперь у тебя пойдёт.
Ну и пошло у меня - один за одним... Все вместе мы наполнили два патронташа: ни одного свободного гнезда не осталось. И на скамейке, рядком, стояло штук тридцать готовых, не меньше, а мы всё не могли оторваться от стола. Пусть побольше будет, чтобы не терять в тайге времени.
- Хорошо, хорошо, - приговаривал Спиридон Иннокентьевич и сам тоже продолжал набивать, быстрее, чем мы с Кристепом вдвоём. - У меня помощники молодцы. Такие патроны на белку идут. Как только сниму белку с дерева, добрым словом вспомню тебя, Кристеп, и тебя, Ыйген.
Мы и не заметили, как настала пора собираться в школу. Нам к двум часам нужно. Здесь два часа, а в Москве только восемь утра. И там ребята торопятся в школу, но в первую смену.
Я сказал, что иду домой: мама оставляет мне обед в духовке и сердится, если видит, что я его не трогал.
Спиридон Иннокентьевич меня не отпустил:
- Ыйген, подожди! Маме скажешь: с Кристепом обедал. Уха сегодня у нас.
Я согласился не сразу, и Кристеп забрал мою шапку, телогрейку и спрятал где-то в сенях. А туда я не мог один выйти - там Сольджут... Пока Кристеп всё это прятал, мне Спиридон Иннокентьевич объяснял, что у якутов такой закон: если тебе предлагают кусок хлеба и кусок мяса, то нельзя отказываться. Откажешься - большая обида для хозяев.
- А от ухи тоже нельзя отказываться? - спросил я. - Тоже обида?
- От ухи тоже нельзя.
Я остался. Я ведь ничего не знал про этот закон, а мне вовсе не хотелось, чтобы Кристеп и его отец обиделись на меня.
Спиридон Иннокентьевич большим черпаком наливал уху в раскрашенные деревянные миски.
С первой же ложки я понял, как это вкусно! Уха была прозрачная, золотая по цвету. И хотя миску налили до краёв, на дне и по бокам виднелись красные цветы, похожие на розы. А рыбье мясо белое и такое нежное, что положишь кусок в рот - и сам не заметишь, как его проглотишь. И костей мало, и все они крупные, в зубах не застревают. Такая рыба очень даже мне нравится, и хорошо, что я не ушёл домой, а остался обедать.
Мы с Кристепом сидели за столом, а Сольджут под дверью царапался и повизгивал по-щенячьи - очень просился в комнату... Кристеп пустил его, и он первым делом подошёл ко мне и принялся обнюхивать мои ноги.
- Ты не бойся Сольджута, Ыйген, - сказал Спиридон Иннокентьевич. Однако, при нас не тронет никогда. Возьми кусок хлеба, Ыйген, и дай ему.
Я взял горбушку - ту, что побольше, - и поднёс Сольджуту к носу, чтобы не думали, будто я боюсь. Он понюхал, облизнулся длинным розовым языком, но тут же отвернул голову и посмотрел на хозяина. Очень хотелось Сольджуту попробовать свежего домашнего хлеба.
- Можно, Сольджут, хватай, хватай, - кивнул ему Спиридон Иннокентьевич.
Пёс только один раз щёлкнул зубами, и горбушки как не бывало!
Старший хозяин погладил его по загривку, потрепал за ушами:
- Надёжный в тайге, надёжный Сольджут товарищ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37