..
Она не помнила, как ее оторвали от Марата, как вытащили на берег и уложили на песке. Она царапала и подгребала к себе песок, задыхаясь от рыданий, вся извивалась от усилий выплеснуть, выгнать из себя эту жуткую тоску. Она не помнила, как Зотиков носил в купальной шапочке воду и лил ей на голову, как Скородумов, удерживая ее руки, пытался заглянуть ей в лицо белесыми от страха глазами и бормотал заикаясь:
- Т-ты это... успокойся, а? П-перестань, а?
- Ребята, мы ведь ничего, правда? - суетился Асланянц, бросаясь то к одному, то к другому. - Павлов, скажи! Я вообще в этом деле последний человек! Сказали - пошли пошутим, ну и я.
Потом подбежал Сева и, став на колени, принялся щупать ее лоб. Уже не рыдая, а лишь судорожно икая, Дина глядела в его зеркальные очки, видя свое бледное, перекошенное, залитое слезами лицо.
- Перегрелась, - сказал Сева.
В голове было так тяжело и скверно, точно она и в самом деле перегрелась. Все ушли на обед. Дина лежала на нерасстеленной кровати, глядя в потолок.
Когда стихли голоса девчонок, она сияла со лба влажное, прохладное полотенце и встала. Губы были спаленные и сухие, во рту тоже шелестело от сухости, словно она ела песок. Ее сумка находилась, разумеется, у кастелянши, там было немного белья и теплая кофта. "Заберут", - подумала она равнодушно. Однако же в кармане кофты была трешка, которую на всякий случай дал ей отец. "Перебьюсь", - подумала она снова. Мысли ворочались еле-еле, тяжелые какие-то, ленивые. Конечно, в электричку можно сесть и без билета, точно так же и в троллейбус. Дина никогда не испытывала судьбу и не ездила без билета - было стыдно даже представить, как ее застукивает контроль, как стыдят, спрашивают, из какой она школы... Но теперь было все равно.
Из-под матраца Светы Савельевой она достала красный карандаш, которым Света иногда наводила румянец, постояла, раздумывая, где бы написать, и написала на подоконнике: "Я уехала домой". Потом достала Сэлинджера из-под своего матраца и вышла.
Проходя мимо библиотеки, она все так же спокойно и не таясь подошла к раскрытому окну и положила Сэлинджера на подоконник. Книга почему-то была связана с ним, и не хотелось на нее даже смотреть. Что-то писавшая за столом библиотекарша не подняла головы.
Везло Дине и дальше. Калитка была открыта - и ни человека. Она пошла по узкой лесной дороге, и лишь, изгибаясь, дорога чуть свернула в сторону, как исчез лагерь, стих лагерный шум, и Дина оказалась одна среди леса. Среди зеленого храма. Так, выдрючиваясь, называла лес Римма. Но честное слово, сейчас это определение казалось Дине не таким уж и глупым. Покой и умиротворение были разлиты вокруг, а повсюду щебетала, звенела, перекликалась, шуршала вечная, лесная, своя жизнь...
Но не было покоя у Дины на душе. Сначала зеленый этот храм вроде бы и подействовал на нее, снял спазм, стоявший в горле еще с той отодвинувшейся, казалось, на сто лет назад минуты, однако взамен этого плаксивого, в любой миг готового взорваться рыданиями состояния надвигалось другое: мрачное какое-то, хмурое и тяжелое. И лишь только за редеющими деревьями мелькнула насыпь, а вдали послышался гудок электрички, как это состояние оформилось в беспощадную и ясную мысль.
А он?! Так и будет жить себе да поживать? Вроде ничего и не случилось! Ничего абсолютно?!
Но ведь случилось! Случилось! Он должен запомнить это на всю свою жизнь. Позор и предательство навсегда должны остаться на нем клеймом. "Подлецам надо мстить, - сказала она себе, - страшно мстить!" Но как? Этого она пока еще не знала.
Запыхавшаяся, с колотящимся сердцем вбежала Дина на территорию лагеря. Конечно, она опоздала. Все давным-давно пообедали, пошли на тихий час, ее надпись уже увидели, и сейчас в лагере паника.
Однако Сева-вожатый, вроде бы и не собираясь снаряжать погоню, сидел на скамейке у спальни, то ли вырезая что-то перочинным ножом, то ли просто строгая чурку.
- В медпункте была? - спросил он, подняв голову.
Дина кивнула.
На цыпочках она вошла в тихонько посапывавшую спальню - свежий воздух действовал лучше всякого снотворного - и пробралась к подоконнику. Надпись была на месте, просто ее никто не заметил. Дина послюнила палец и размазала надпись.
На следующий день показывали кино. Он - теперь у него не было имени, - вдруг подсел к Дине. Она посмотрела на него, как на пустое место, а он, похоже, принял это за какой-то знак примирения и обрадованно забормотал о своем осточертевшем братце.
- Знаешь, вчера получил письмо от Тарасика, ну, не сам он писал, конечно, а бабка, он только палец приложил, намочил в чернилах и шмякнул печать. Такие там хохмочки, слушай! Бабка поит его парным молоком. "Пей, говорит, - это молочко просто от коровки". А Тарасик: "Бабушка, а от какого зверя кислое молоко?" От какого зверя!
Дина неопределенно кивнула.
- А однажды утром бабка говорит: "Сегодня мне приснился твой братик!" Я, значит. А Тарасик: "Ой, бабуся, как жалко, что я не лег к тебе в кровать, тогда бы и мне он приснился!"
Было похоже на то, как она когда-то подсела к нему и стала рассказывать про Лёку, - но нет, все было иначе.
Погас свет, пошло начало журнала, он наклонился к ее уху и прошептал:
- Не сердись.
- Я не сержусь, - сказала она чужим голосом.
- Правда не сердишься?
- Правда.
Назавтра они продолжили репетировать "Отелло". Конечно, все уже было не так, раз даже Света Савельева сказала:
- Лады, старуха! Будут тебе "звуки животных" на костре. Молодец, что уже не лижешься с Маратиком!
- А когда я с ним лизалась? - хмуро поинтересовалась Дина.
- Извините, если что не так, - тотчас слиняла Света. - Я ведь в переносном смысле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13