Открылась дверь куреня. Тень исчезла, растворилась в темном проеме.
- Ну, чого ж ты не стрелял? То ж Осикора, - чуть не плача прошептал Гриня. - Струсил?.. Дал бы мне...
- Замолчи ты!.. А если то не Осикора?
В курене опять зажглась лампа, но окна были плотно занавешены и невозможно было разглядеть, кто же пришел к Казарцевой. На занавески ложилась чья-то плечистая тень.
- Стреляй по тени! - горячо шептал на ухо Гриня. - Да стреляй.... то Осикора!
- Замолчи, лупоглазый, сопатку набью! - яростно сказал Егор.
Гриня часто задышал: озлился, наверное.
Свет в курене вдруг погас. Ребята продолжали сидеть под бузиной, зевая и почесываясь. Станица спала. Все было мягко придавлено предрассветным паточным сном. Но расцепить слипающихся век не хватало сил. Крепко спали даже самые злые собаки.
Но вот посреди станицы, где-то у колхозного двора, подал голос чей-то петух. Отозвался второй - с другого края станицы. Петух вдовы хрипнул, пробуя голос, и рявкнул: "у-у-а-р-рре-у!". Это было великолепное "кукареку" перекатное, басовитое, со стариковской хрипотцой.
- Ого! - поразился Степа. - Сразу сон пропал.
И потом эстафетой от двора ко двору по всей станице пронесся шквал разных петушиных голосов. Но лучше всего исполнил "кукареку" опытный петух вдовы. Он, видимо, сознавал свое превосходство и кукарекал раз за разом, разгоняя у ребят прилипчивую дрему.
На рассвете послышался сухой, ударяющий по нервам скрип отворяемой двери куреня. Егор навел наган. Вытянул шею. Одеревенел.
Вышла Казарцева с подойником, зевая и почесывая голову. Подняла корову. Ребята услышали звон тугих молочных струй о дно подойника, облизали пересохшие губы. Потом Казарцева стряпала в кухоньке, а они по-собачьи жадно ловили ароматнейшие запахи яичницы со свежими помидорами.
Никто больше не выходил из куреня, и Гриня с досадой и обидой сказал Егору:
- То был Осикора. Я ж тебе говорил, шо треба було...
- Цыц! - оборвал Егор. - Казарцева услышит... Шепотом.
- Осикора там. Бачишь, вона ему яичницу понесла.
- А может, своему хахалю, твоему дядьке, а? Гриня открыл было рот, но ничего не сказал.
- То-то и оно-то! - добавил Егор.
Взошло солнце. К ним в бузину заглянул красный, с золотом, петух вдовы, восхитивший их своим перекатным "кукареку". Посмотрел на них презрительно и, не теряя достоинства, неторопливо удалился к своим курам.
Снова появилась Казарцева, на этот раз с узелком в руках. Дверь прикрыла, но оставила незапертой. Она в своем поведении не выказывала ни беспокойства, ни озабоченности: как будто в доме у нее не было никакого гостя. Беззаботно щелкая семечки, она ушла в сторону бригадного двора.
Гриня вскочил:
- На бога не молыся, от черта не хрыстыся! Дай мне наган, я пойду в хату, узнаю, там он, чи нэма... Сердца горыть?
- Сядь, придурок! Не дам нагана, - ответил Егор с яростью: он подумал о том, что Гриня подозревает его в трусости.
- Сядь и молчи. - Степа потянул за руку. - Здорово психуешь.
Гриня вытаращил глаза, поморгал, плюнул и сел. Подождали еще, изнывая от жажды, голода и усталости. Егор мучительно зевал, а Степа, развлекаясь, крестил его широко раскрытый рот.
- Эге! Степа, глянь, твой дед сюда чиликает, - удивленно сказал Гриня. Грец его тут не бачил!
Евтюхов, шаркая ногами, обутыми в подшитые валенки, шел через выгон к куреню Казарцевой.
- Сейчас будет концерт, - сказал Степа. И в то же мгновение Егор увидел высокого, плечистого. человека в защитной красноармейской форме.
- Осикора! - прошептал Степа.
Тот стоял в проеме открытой двери куреня с двустволкой в руках и, усмехаясь, медленно поднимал ее на уровень глаз. Стволы, казалось, нащупывали их в бузине. Егор не успел поднять наган, как грохнул оглушительный сдвоенный выстрел. Неведомый инстинкт за секунду до него прижал их к земле. Раскаленная дробь, снопом брызнувшая из обоих стволов, прорубила над ними окно в зеленой бузиновой чаще. Изрешеченные листья и обрывки бумажных пыжей посыпались на них густым дождем.
Когда они подняли головы, Осикора исчез. Дверь оставалась открытой. Растерянно вскочили, Егор взвел курок. Но тут из куреня послышалась веселая песня, и во двор вошел Евтюхов. Постучал в окно.
- Эй, хозяин, а ну-ка покажись на глаза Советской власти. Осикора вышел, поглядел на невзрачного Евтюхова сверху, поздоровался вполне вежливо.
Старик не ответил на приветствие. Стал фертом перед ним, оглядел с презрительной усмешкой:
- Ты не в меня стрелял?
- Ну что вы!.. Ружье теткино чистил, заржавело.
- Стало быть, появился поджигатель, живой и здоровый? И гнус сибирский тебя не слопал?
- Как видите - не слопал.
Осикора отвечал сдержанно, оглядывая Евтюхова с долей любопытства и недоумения.
- Красавец вырос, в гроб твою мать! - то ли с с восхищением, то ли с ненавистью сказал Евтюхов.
- Вы не кляните мою мать, а то я приведу вас в порядок, - побледнев и отступив на шаг, сказал Осикора.
- И каким макаром? Стрелять в меня будешь? Али жечь? А ну, показывай документы. Как ты попал сюда и по какому праву? Тебе еще надо сидеть в тюрьме, а ты наш воздух портишь, поджигатель.
- Я не сидел в тюрьме, а был на высылках, строил железную дорогу. И я ничего не поджигал... Вы же знаете, кто поджигал...
- Ты что, разжалобить меня хочешь, сопливый контрик? Пожалели вы мою дочь?! Показывай документы, а то погоню в Старозаветинскую!
- Кто вы, собственно, такой? Я показывал документы милиционеру.
- То милиционер, а я уполномоченный от Советской власти! И ты меня знаешь, чтоб ты луснул! Дочь мою сожгли, сволочи!.. Что я, цацкаться с тобой буду? Документы! - и он протянул вперед руку ладонью кверху, не глядя на Осикору, не сомневаясь, что тот положит в нее требуемые документы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94