Он освободился от оцепенения, кинулся к Парису. Хотел спасти его, хотя не ведал, как он может помочь ему.
Но Парис, оглашая впадину ржанием, сорвался с места и помчался через поля "арнаутки", разбрызгивая жгучий белый огонь и горячую кровь из раны.
Огненный конь мчался по пшенице к речке Ольховке. Парис, видимо, понимал, что только в воде можно найти спасение. Егор бежал следом, задыхаясь в дыму.
Парис рухнул, не добежав до речки несколько десятков метров. Над ним вздыбилось высокое пламя. Конь больше не двигался,
С той стороны уже не стреляли, и Егор, перебредя через речку, вскарабкался на высокий крутой берег. Сердце колотилось так, что сбивалось дыхание. Егор лежал и жадно смотрел на бушующий внизу огонь и никак не мог унять судорожную дрожь во всем теле. В долине гудело, как в печи. Трещали мириады жареных зерен. С криком выпархивали захваченные врасплох стрепеты и перепела, метались в дыму и, задохнувшись, падали в гигантский костер. Молодые зайцы, тоненько пища, клубками жара выкатывались из огненной бучи. Над Голубой впадиной жаркий, опаляющий ветер закручивал искристые спирали, поднимая их до быстро бегущих сухих облаков.
Когда Даша увидела зарево над степью, отраженное в облаках, подумала: "Ну, все ладно, зажег Ёра пшеницу! Быстро управился. Скоро теперь вернется. На коне недолгая дорога". Но время шло, а Егор не появлялся. Затаившись в палисаднике, Даша вся в слух превратилась. Через какое-то время в мелодии ветра различила шорох шагов по высохшей траве на косогоре перед домом. Выглянула из-за плетня. Силуэт Егора со взъерошенной шевелюрой, с развевающимися полами разорванной сорочки четко проявился на посветлевшем небе.
- Ох, Егоруня! - Даша выбежала за калитку, схватила его за плечи, затрясла, жарко дышащего, потного, пахнущего дымом. - Что ж ты долго так, Ёрка?!
- Париса убили... Засада там... - несвязно бормотал он, покачиваясь от усталости. - Зайдем во двор... Дай попить... Она, усадив его на крыльцо, шепнула:
- Посиди чуток, я зараз... Из погреба простокваши принесу.
Когда через минутку вернулась с махоткой простокваши, Егор спал, склонившись на ступеньку. Даша села рядом, приподняла голову, поднесла махотку ко рту.
- Пей, Ёрчик, пей понемножку... Запаленный ты... Потом поспишь.
Не просыпаясь до конца, он выпил прохладную, кисловатую жижицу, вздохнул глубоко и тут же, положив голову Даше на колени, крепко заснул. Она сидела не шелохнувшись. Тихое, успокоенное дыхание Егора и ровный ток сердца слышала через ладонь, подложенную под его щеку. Глаза ей вдруг пробило горячими слезами: ушла тревога, державшая душу в тисках. И Даша осознала в эти минуты, как ей очень дорог Егор!.. Странные, удивительные мгновения переживала Даша: у нее в груди словно бы затрепыхала нежными крыльями теплая птица, и ей представилось, будто бы Егор - маленький, беспомощный, требующий защиты ребенок, которого так захотелось пригорнуть, прикрыть руками, прижать к груди, такого родного, дорогого... Та птица - то, наверное, было счастье, то родилась любовь. Чувства эти просились на свободу, искали выхода, и Даша безотчетно, сдерживая рвущееся горячее дыхание, стала тихонько целовать Егора где-то у виска, в уголки губ, около уха...
- Ладно, ладно, - с сонливой капризностью бормотал он. За спиной Даши негромко скрипнула дверь, послышался голос матери:
- Дарья, ты что, гулена, до сих пор свиданьичаешь?
- Тихо, мама!.. Егор спит.
- Вот тебе на! - удивилась Надежда Ивановна.
- Да он только прибежал...
- Откуда прибежал?
- Ох, мама!.. Потом расскажу. Мать подошла к ней.
- Давай-ка, Даша, положим его на веранде. Взяли Егора под руки, отвели на веранду, уложили на койку. Даша сняла с него ботинки, прикрыла шалью.
Глава седьмая
С утра заработало бабье информбюро: кто-то - конечно, добрые люди - ночью поджег "арнаутку" Уманского, два поля сгорели почти вчистую, третье уцелело. Полицаи Афоня Господипомилуй и Фирлюзин, которому прострелили "печенки", утверждали, что на них налетело семь или восемь вооруженных верховых, и они вдвоем дали им бой. Убили, якобы, двоих или троих, но трупы убитых были увезены нападавшими.
Из Старозаветинской примчались комендант Штопф и его помощник Пауль Ненашков с карателями. Они прочесали все буераки и рощи по-над рекой и в степи: искали мнимых красноармейцев. Разумеется, никого не нашли. Штопф оставил около уцелевшего поля "арнаутки" целый взвод автоматчиков.
Что происходило после этого в атаманской управе, женское информбюро не выяснило, но когда из неё выскочили полицаи с синяками на перепуганных рожах, можно было догадаться, что им пришлось солоно.
Штопф был зол. Он собирался всю эту ценную пшеницу до зернышка отправить в Германию, в фольварк отца. Штопфы издавна были крупными землевладельцами, торговали хлебом. А за "арнаутку" Уманского, твердую пшеницу, из муки которой получаются отменные макароны и печенье всякого рода, можно было крепко поторговаться с итальянскими кулинарными боссами.
Ругался Штопф и по-немецки и по-русски, обзывал атамана Ненашкова и старшего полицая Пожидаева дураками, и тут к нему подошел с угодливыми ужимочками Витоля:
- Герр гауптман!.. Я знаю, где спрятаны ценные гибриды пшеницы. Колосья срезали на поле Уманского и сложили в мешки. А спрятали их в том доме, на чердаке. - И Витоля показал на дом Даши.
- О, Витоль! Ты будешь получать наград. - Штопф похлопал Витолю по щеке. Хорошо, зер хорошо!.. Но делаем главный работа - косить, молотить "арнаутка"!
Полицаи и эсэсовцы получили приказ согнать народ - и старых и малых - на площади.
Вскоре колонна жителей под вооруженным конвоем двинулась в степь, неся грабли, косы и даже серпы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94