она выстраивает связи. Есть хорошие люди, но не интересные, мне не важно знать, что они думают. Как мама, - хорошие, мягкие, заслуживающие большей любви. И есть интересные, как Ева, с жестким, острым умом, которая разрушила мой мир и лежит теперь в постели с моим отцом.
Когда папа переехал к Еве, а Джамила с Чангизом поселились в своей квартире, у меня оказалось пять мест, где я мог поселиться: с мамой у тетушки Джин; в нашем опустевшем доме; с папой и Евой; с Анваром и Джитой; и с Чангизом и Джамилой. Я перестал ходить в школу, как и Чарли, и Ева пристроила меня в колледж, где я, наконец, смог закончить свой уровень "А". Этот колледж - лучшее из того, что было у меня в жизни.
Учителя там как две капли воды походили на учеников, там царило равноправие, ха-ха, но я, как дурак, все равно называл учителей "сэр", а учительниц "мисс". Еще я впервые оказался в одном классе с девчонками и сошелся с компанией развращенных девиц. Они надо мной все время смеялись, уж не знаю почему. Наверное, считали меня ещё не созревшим. В конце концов, я ведь только-только избавился от письменных работ и услышал, как они бурно обсуждают вещи, о которых я раньше и понятия не имел: аборты, героин, Сильвия Плас41, проституция. Это были девицы из средних слоев общества, но они порвали со своими семьями. Они постоянно лапали друг друга; они трахались с учителями и выпрашивали у них деньги на наркотики. Они совсем не думали о своем здоровье и не вылезали из больниц: то аборт, то передозировка. Они заботились друг о друге и обо мне. Я им казался милым, забавным, симпатичным и все такое, и мне это нравилось. Мне все это нравилось, потому что впервые в жизни я был так одинок. Я был бесприютным бродягой.
У меня образовалась масса свободного времени. После надежной и спокойной жизни в моей комнатке на втором этаже с родителями и с радиоприемником под боком, я стал скитаться от одного дома к другому, повсюду таскал за собой большую парусиновую сумку с вещами первой необходимости и совершенно перестал мыть голову. Я был не слишком счастлив, колеся по Южному Лондону и его окраинам на автобусе, и никто в целом мире не знал, где я. Когда кто-нибудь - мама, папа или Тед - пытались выяснить мое местонахождение, я всегда оказывался в другом месте, лекции посещал от случая к случаю, потом ехал к Чангизу и Джамиле.
Учиться я не хотел. Не мог сосредоточиться, не до того мне сейчас было, совсем не до того. Папа был до сих пор убежден, что я кем-то пытаюсь стать - адвокатом, говорил я ему в последнее время, но даже он понимал, что мечта о моей врачебной карьере с треском провалилась. Я знал, что настанет момент, когда придется объявить ему, что я и образование - вещи несовместимые. Это разобьет его бедное иммигрантское сердце. Но дух времени, царивший среди людей, с которыми я общался, проявлялся во всеобщем безделье и свободе. Нам не нужны были деньги. Зачем? Мы могли жить за счет родителей, друзей или государства. И если нам становилось скучно, - а скучно нам было всегда, ибо нечем было занять себя, - мы могли, по крайней мере, предаваться скуке по собственному разумению, лучше валяться вдрызг пьяным где-нибудь на матрасе в разрушенном доме, чем вкалывать за станком. Я не хотел работать в таких условиях, где нельзя носить шубу.
Во всяком случае, мне было на что посмотреть - о да, я интересовался жизнью. Я был неусыпным соглядатаем папиной и Евиной любви, но отношения Чангиза и Джамилы - можете поверить, они поселились в Южном Лондоне? занимали меня ещё больше.
Квартира Джамилы и Чангиза, которую снял для них Анвар, представляла собой двухкомнатную коробку недалеко от Кэтфорда, где проходят собачьи бега. Мебели в ней было по минимуму, желтые стены и газовый камин. Спальня с двойной кроватью, накрытой индийским покрывалом с дикими цветными разводами, считалась комнатой Джамилы. У торца кровати стоял небольшой карточный столик, который Чангиз купил жене в качестве свадебного подарка, а я пер на себе от магазина подержанных вещей. Он был покрыт скатертью с изображением статуи Свободы, а я подарил Джамиле белую вазу, в которой всегда стояли нарциссы или розы. Ручки и карандаши она держала в банке из-под орехового масла. Еще на столе, как, впрочем, и вокруг него, громоздились книги периода "после мисс Катмор": "классика", как она их величала - Анджела Дэвис, Болдуин, Малькольм Икс, Грир и Миллет. На обои ничего приклеивать не разрешалось, но Джамила развешивала по стенам ксероксы стихов Кристины Розетти, Плас, Шелли и других вегетарианцев, которые снимала с библиотечных книг и читала, когда вставала, чтобы сделать пару шагов по комнатушке - для разминки. На прибитой к подоконнику доске стоял кассетный магнитофон. Начиная с завтрака и до самого вечера, когда мы втроем открывали по баночке пива, квартиру сотрясали песни Аресы42 и других негритянских композиторов. Джамила никогда не закрывала дверь, так что мы с Чангизом попивали пивко и смотрели на сосредоточенный профиль Джамилы со склоненной головой, пока она читала, пела или писала что-то в своей старой школьной тетрадке. Она, как и я, бросила заниматься этой старой, тупой чепухой для белых, которой обучают в школе и колледже. Но она не была лентяйкой, хотела выучиться сама. Она знала, чему хочет научиться, и знала, откуда что брать; ей нужно было всего лишь разложить это в голове по полочкам. Иногда, наблюдая за Джамилой, я думал, что мир делится на людей трех сортов: на тех, кто знает, что хочет; на тех (несчастных), кому никогда не найти свою цель в жизни; и тех, кто найдет, но позже. Я, наверное, принадлежал к третьей категории, но тем не менее, всегда жалел, что не оказался в первой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44