Ей тоже очень хочется идти смотреть, но Хозе ее не пускает, потому что у него есть ревность к тореадору. Но она изо всей силы прорывается в цирк, и тогда Хозе ее укокошивает кинжалом.
- А страшная вещь - ревность, - сказала Сильва после спектакля, когда мы шли домой. - Ты знаешь, а я ведь тебя ревновала.
Я так и вылупил глаза.
- А разве... - и осекся.
- Что "разве"? Я понимаю, что ты хочешь сказать. Но имей в виду - я это по себе знаю, - что для ревности вовсе не необходимо другое... более сильное чувство. Можно испытывать ревность к совершенно невинным людям. Я тебя, например, ревновала к Никпетожу и даже к вещам. Я тебя, знаешь, к чему больше всего ревную? К твоему дневнику. И ты, если хочешь, чтобы я не мучилась, должен мне дать его прочесть.
После этого мы долго шли молча. Мне, конечно, не очень хотелось, чтобы Сильва мучилась из-за моего дневника, но, с другой стороны, не могу же я ей дать читать дневник. Это все равно что начать с ней разговаривать про самые тайные вещи, о которых наедине с собой и то боишься думать.
Вдруг Сильва говорит:
- Значит, ты меня совершенно не... уважаешь. Если бы уважал, не стал бы так долго думать: дать или не дать мне дневник.
- Слушай, Сильва, - ответил я. - Дневник ведь - это самое тайное, что есть у человека. Ты просто хочешь, чтобы я всю душу перед тобой наизнанку вывернул, а в моей душе есть много такого, чего тебе знать нельзя.
Тогда вдруг Сильва остановилась на всем ходу и говорит:
- Ну, прощай.
- Да ведь тебе дальше.
- Раз между нами нет ничего общего, то зачем же мы будем ходить вместе, - говорит Сильва. - Ты иди своей дорогой, а я пойду своей дорогой.
- Постой, Сильва, как это такое "между нами нет общего"? Это буза. Между нами даже очень много общего. Но ведь не хочешь же ты, чтобы я вдруг перед тобой разделся до самого гола.
- Ну, если ты уже всякие гадости начал говорить, тогда я и сама не захочу иметь с тобой ничего общего.
Я даже чуть-чуть обиделся.
- Я никаких гадостей не говорю. Я даже не знаю, почему ты приняла это за гадость. А что я тебя не уважаю, то - вот послушай.
И тут я прочел ей свое стихотворение:
Мне помнится весь разговор твой умный
И наш контакт немой средь этой школы шумной...
Пускай с другими ты ведешь беседы,
С тобою полон я, а без тебя я пуст.
- Ну и что же? - говорит Сильва. - Это очень плохие стихи. Гораздо было бы интересней твой дневник. Неужели ты меня считаешь настолько девчонкой, что даже думаешь, будто я не могу отнестись серьезно? Да, впрочем, погоди. А если я дам тебе с в о й дневник, тогда ты дашь мне почитать свой?
- А разве у тебя есть дневник?
- Тебе, - подчеркнула Сильва, - тебе я могу сказать: есть.
- И ты дашь мне его почитать?
- Конечно, дам. Потому что считаю тебя своим другом. Только под условием, что ты дашь мне свой.
- Можно подумать до завтра? - спросил я.
- Ну уж нет! Такие вещи не откладываются до завтра. Я думала, ты мужчина, а оказывается, ты - мальчик.
Хотя мне было очень мучительно, но, с другой стороны, очень хотелось почитать Сильвин дневник. Я сказал:
- Только ты должна дать мне слово, что никому и никогда. Понимаешь? И кроме того, даже со мной самим п р о э т о не разговаривай. Как будто ты его и не читала.
- Даю слово, - торжественно сказала Сильва. - И в доказательство того, что я не из любопытства, я тебе первая принесу завтра свой дневник.
13 августа.
Так как многие из наших ребят были на "Кармен", то захотели ставить оперу у себя в школе. Я предлагал "Кармен" и поставить. Причем брался сам спеть роль тореадора (я уже пробовал), а дона Хозе мог бы спеть Колька Палтусов, у которого очень сильный дискант и вполне может сойти за тенор.
Но Людовика Карловна сказала, что "Кармен", да и вообще взрослая опера, не годится и что мы не справимся. Она тут же вытащила из своей папки детскую оперу под названием "Грибной переполох" и предложила нам поставить ее. Она тут же нам ее и сыграла. Видал я разную бузу на сцене, но никогда не думал, что может быть написана для сцены, да еще с музыкой, такая полная ерунда. Например, начинается с того, что царица Репа поет:
Ох-ох-ох,
Царь-Горох,
Что хвалиться,
Мне грозиться,
Не беда,
Да-да-да.
Что это значит - не понимаю и думаю, что никто не поймет. Я слушал-слушал, да и затянул свое:
Я дото.
Я - довам,
Трам-трам,
По местам.
Людовика Карловна спрашивает меня, что это значит, а я в ответ ей говорю, что раньше пускай она объяснит этот самый "Грибной переполох". Тем более что на оперу, наверное, придут наши подшефы, крестьяне, и могут побить за такую оперу, да и поделом. Тогда Людовика Карловна сказала, что, во-первых, по ее мнению, "Грибной переполох" - опера очень смешная и чтобы я не мешался, если не хочу участвовать. Я ушел, и с ней остались одни маленькие, из первых групп. Сильва говорит, что дневник забыла дома и принесет завтра.
14 августа.
Я только что прочел Сильвин дневник и думаю, что Сильва от меня что-то скрывает. Дневник, конечно, очень интересный, но не полный. И нельзя разобрать, где его неполность, потому что Сильва пишет не по числам, как я, а просто - подряд.
Я тогда тоже дам ей не весь дневник, а только тетрадку за первый триместр.
В э т о м м е с т е в т е т р а д ь Р я б ц е в а в л о ж е н а н е б о л ь ш а я т е т р а д к а, с ш и т а я и з л и н о в а н о й б у м а г и с н а д п и с ь ю:
УЧЕНИЦЫ ЧЕТВЕРТОЙ ГРУППЫ ВТОРОЙ СТУПЕНИ СИЛЬФИДЫ
(ЕВДОКИИ) ДУБИНИНОЙ
Т е т р а д к а н а ч и н а е т с я с т и х а м и Е с е н и н а "Н е ж а л е ю, н е з о в у, н е п л а ч у". Д а л ь ш е - с т и х и Т ю т ч е в а, Б а л ь м о н т а, Б у н и н а и "С у м а с ш е д ш и й" А п у х т и н а. П о с л е с т и х о в - т е к с т.
Я хочу и должна все-все испытать сама.
Жизнь в литературе - одно, а на самом деле - совсем-совсем другое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73