Дед рывком снял с плеча свою старенькую берданку, повесил на деревянный штырь у входа, постоял несколько секунд молча, словно стараясь унять охватившее его волнение. Затем подошел почти вплотную к Ивану Сергеевичу и, не глядя на него, глухим, вздрагивающим голосом сказал:
— Откажись, Иван.
— От чего отказаться, тятя?
— Лесосеки нарезать откажись.— Дед поднял глаза и в упор посмотрел на сына.— Ты откажешься, другой откажется, мужики лес рубить откажутся... Чего они тогда сделают?
Бабушка зло рассмеялась.
— Мужики откажутся? Как же! Я вчера в Подлесном была — только и ждут, только и разговоров. Пилы да топоры точат — аж звон по селу стоит, ровно в престольный праздник! Так они и откажутся. Спят и видят пайки эти, мериканские.
Дед посмотрел на нее с злобным недоверием, щека у него снова задергалась.
— Врешь! Я сам к ним пойду... Я им такие слова выскажу... Да как же это возможно — на такой лес топор подымать? А? Это же... это...
Не договорив, он посмотрел на всех по очереди злыми растерянными глазами, но что-то остановило его. Глядя на свои запыленные лапти, перебирая пальцами правой руки реденькие прядки бороды, он спросил Ивана Сергеевича:
— Когда валить станут?
— Не знаю... Мне поручено сделать перечет во всех кварталах массива.
Дед подумал, пожевал губами и вдруг снова взорвался:
— Не будет этого! Не дам! Не дам такое добро губить! Несколько секунд в кухне было тихо. Павлик слышал, как позевывает во дворе Пятнаш, кудахчут куры.
— Слушайте, тятя,— тише, но тверже сказал Иван Сергеевич.— Я сейчас два раза прошел по селу. Половина изб забита — все перемерли. И в каждой избе ждут смерти... Неужели же человеческие жизни дешевле леса?
Старик молчал.
— Ведь Советская власть потому и продает американцам лес, чтобы спасти людей — кого еще можно спасти. Лес вырастет снова.
— Такой?! — закричал дед Сергей.— Да такой лес тыщи лет растить надо! Ты! Ты же лесную училищу кончал, ты должен знать! Сруби лес — и вот она тебе, пустыня. Как в Подлесное идти, видел землю? Овраги, словно змеюки, на какие версты вытянулись, грызут землю! Глянешь — дна не видать, как могила бескрайняя... Сруби этот лес, и тут то же будет! Ни красоты, ни радости, ни урожаю! Эх, ты! И опять повторил полюбившееся слово: — Продажники все вы! Только бы брюхо набить.
И пошел к двери.
— Отец,— робко остановила его бабушка.— Ваня-то ведь правду говорит. Скоро все село на мазарки переселится. И Маша вон... А тут как-никак паек, хлеб... Глядишь — и спасутся которые. А?
Дед Сергей ничего не ответил, только посмотрел на жену уничтожающим взглядом и пошел к двери. Сняв со штыря берданку, он было закинул ее себе за плечо, но вдруг задумался над чем-то и, помедлив, снова повесил берданку на место.
— Вот поглядите еще! — неясно кому погрозил он и, легко ступая, спустился с крыльца.
Весь следующий день Павлик провел с отцом в лесу.
Когда он впервые услышал слово «перечет», он, конечно, не понимал, что это значит.
Лес представлялся ему таким необъятным, что он и думать не мог, что каждое дерево в этом лесу может быть измерено и учтено. А оказывается, такую работу в лесу делали, и не один раз за его долгую жизнь, делали для того, чтобы определить запасы древесины в каждом квартале, чтобы определить полноту и бонитет насаждений, чтобы установить необходимость санитарных и прореживающих рубок.
Ивану Сергеевичу в его работе помогал лесник, или, как здесь его называли, «полещик», сосед деда Сергея по кордону, отец Андрейки и Клани. Звали его Василием Поликарповичем. Хмурый, нелюдимый, неразговорчивый мужчина с такими же рыжими, как у его жены, волосами, давно не стриженными, желтыми косичками закрывавшими шею, с рыженькими мягкими усиками, с рыжеватыми же кошачьими глазами, все время смотревшими куда-то в сторону или в землю,— они как будто отыскивали что-то.
Василий Поликарпович раздвижной деревянной вилкой измерял толщину дуба на высоте груди, говорил, сколько вершков диаметр ствола, а Иван Сергеевич ставил в своей записной книжке точку. Потом точки соединялись линиями, и получались маленькие квадратики, пересеченные из угла в угол еще двумя линиями.
— Пап, а зачем это? — спросил Павлик, заглядывая из-под руки отца в ведомость.
— Так легче считать, малыш.
Перечет начали с самых удаленных от кордона кварталов объезда, поэтому обедали в лесу. Павлик и Иван Сергеевич съели по лепешке и огурцу, которые им дала с собой бабушка, и запили родниковой водой. Василий Поликарпович обедал отдельно, на другой стороне родничка. Поев, он лег на спину и стал смотреть в небо; скоро послышался храп.
Павлик спать не мог. Он лежал рядом с отцом, всматриваясь в чуть шевелящуюся листву, следя за тем, как плещутся солнечные лучи, пробиваясь сквозь зеленый живой потолок, следя за полетом бабочек, изредка залетавших в чащу с недалекой поляны.
— Пап! А я все-таки не понимаю,— сказал Павлик, поворачиваясь к отцу.
— Чего не понимаешь, малыш?
— Зачем рубить лес? Ведь жалко!
— Конечно, жалко.
— Тогда зачем же?
Отец помолчал, сворачивая папиросу.
— Но ты же сам видел, сколько людей голодает. И даже умирают от голода.
— Так вот и дать бы им эти пайки, пусть не умирают. А зачем же лес? Я понимаю дедушку Сергея...
— Эх, малыш, малыш! У дедушки Сергея столько же понимания, сколько и у тебя... Такой же он ребенок.— И, почиркав зажигалкой, глубоко затянувшись, отец сердито, почти зло сказал: — За пайки тоже платить надо. Вот и платим.
— Лесом?
— Да.
— Кому?
— Америке, сынок...
Потом долго лежали молча. Чуть слышно звенела вода в родничке, словно кто-то невидимый осторожно касался пальцами нежных струн.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65