Несколько десятков подвод следовало друг за другом под охраной красноармейцев. На подводах сидели и лежали мужики, парни, старухи и ребятишки.
Восставшие! Вот они какие.
С замиранием сердца и жгучим любопытством глядели мы на них. Особенно запомнился молодой парень - черный, как цыган, и кучерявый. Повязка на голове его была в крови. Сам он не то пьяный, не то еще что, но все время орал и страшно ругался.
Проезжая мимо нашего дома, на крыльце которого стоял отец, парень глянул на него задымленным лютой ненавистью взглядом и крикнул:
- Всех комиссаров изведем!
Отцовское лицо испятнил скупой румянец, побелевшие ноздри бешено трепыхнулись, но он сдержался и только выдавил презрительно, разжав на время сурово спаянные губы:
- Вырвали жало - шипеть осталось.
Федька, Степка и я молча, с ужасом глядели на обоз и так же молча пошли на Ключарку, когда обоз проехал.
А на Ключарке мы стали свидетелями, может быть, еще более страшного, чем только что виденный обоз.
К речке примыкал огород Сусековых. У самого берега, за плетнем, дружно росли молодые березки.
Мы уже разделись купаться, когда одна из березок дрогнула и стала запрокидываться. И тут мы увидели, как за плетнем мечется старик Сусеков и с прикряком, с присядом опускает на тонконогие стволы холодную, сверкающую сталь топора. Березки судорожно вздрагивали, замирали от боли и с немым криком рушились наземь.
- Свихнулся! - испуганно зашептал Федька.
- Круши-и! Все едино! - срываясь на хриплый визг, кричал старик и, пригибаясь, опустив длинные руки ниже колен, перебегал от одного деревца к другому. Обессмысленные злобой глаза, как лезвием, полоснули по нашим лицам. Мы так и присели. Но, пожалуй, он нас и не видел.
На помощь к нему подоспели Сенька и Пронька. Они быстро опустошали березовую семейку. Сенька рубил молча, сплеча, окаменело спаяв челюсти. Пронька ловко подрубал маленьким охотничьим топориком березки помельче и помоложе.
Скоро вместо сада образовалась пустошь, где, будто покойники в белых саванах, лежали березки.
Нас трясло как в лихорадке от увиденного.
Старик Сусеков и Сенька метнулись во двор, к пригонам, и что-то крушили там.
У плетня осталась одна-единственная кудрявая березка. К ней по-кошачьи мягко подкрадывался Пронька, удивительно похожий сейчас на своего отца. Березка вздрагивала всеми листьями, будто понимала, что сейчас ее сгубят.
Пронька занес топорик, и... тут случилось непредвиденное: Федька птицей перемахнул через плетень и встал, загородив березку. От неожиданности Пронька чуть не выронил топор. Но растерянность и испуг сменились наглостью, как только он разобрал, кто перед ним.
- Тебе чего тут? - ощерился он.
- Не трожь!
- Тю-ю! - присвистнул Пронька. - А ну, пошел отседова, а то по сопатке!
- Не трожь! - еще тише сказал Федька и поднял увесистую гальку.
Мы с перехваченным дыханием следили за поединком. Вид Федьки не предвещал ничего доброго. Пронька в нерешительности топтался на месте, воровато поглядывая по сторонам. А маленький и совсем голый Федька стоял перед ним, и мы чувствовали, что сейчас нет силы, которая сдвинула бы его с места.
- Попомнишь! - пригрозил Пронька, отступая.
- Запомню уж, - выдавил из белых губ Федька.
Уходя, Пронька трусливо кинул земляным комом. Федька даже не обратил внимания на этот ком.
Когда он перепрыгнул обратно, мы с уважением, молча пошли с ним рядом. Потом мы долго сидели на берегу и молчали, подавленные увиденным за этот день.
- Это - тоже классовая? - нарушил молчание Федька. - Это они, чтоб нам не досталось?
- Да, - сказал я.
Федька как-то по-новому, не по-детски серьезно глянул на меня.
- Вот теперь я понял, - сказал он. - У меня сейчас сердце какое-то холодное к ним стало.
И он долго и сурово глядел в сторону дома Сусековых.
* * *
Поздно вечером под окнами фыркнул мотор, хлопнула сенная дверь и вошел Эйхе. Он быстро прошел к отцу в комнату, мельком и неулыбчиво взглянув на меня.
Дядя Роберт и отец долго сидели в комнате, а на кухне мы с дедом собирались на покос. Завтра на зорьке выезжать. Готовим буханки хлеба, лук, картошку, проверяем литовки и прочее снаряжение.
Наконец все готово, и я ложусь спать. Но не спится. События последних дней чередой проходят передо мной: исчезновение продавца, пожар райкома, восстание, рубка берез... Сквозь мысли прорывается разговор из соседней комнаты.
- Ослабили они революционную бдительность, - говорит дядя Роберт. Это сейчас самое опасное. Есть сведения, что и в вашем селе существует кулацкая дружина.
- Да, - отвечает отец. - Сегодня ночью обезглавим ее. Арестуем верхушку: Сусековых, Жилиных, Мезенцевых... По степи Воронок шныряет, племяш Сусековых. Продавец вот исчез. Из их компании. Каратель, оказывается, при Колчаке был. Его дед Черемуха признал. Есть тут у нас такой. И молчал, старый хрен. Спрашиваем: "Чего молчал? Взяли бы мы его". Отвечает: "Взяли бы не взяли, а мне каюк. Пристращал он меня, а я еще пожить хочу". Чего с него возьмешь, старик трухлявый, рассыпается...
- Не задумывался, почему ваши кулаки не выступили в помощь Быстрому Истоку?
- Думал. В толк не возьму. Но Воронка в Быстром Истоке видели. Ушел от погони. Конь у него добрый.
- Держите партактив начеку. Дежурство установите. Милицию - на казарменное положение.
- Сделано уже, Роберт Индрикович. Сами-то почему без охраны ездите?
Эйхе отвечает не сразу:
- Скоро буду. Указание из Москвы есть. Признаться, но нравится мне эта затея с телохранителями. Появилась у нас какая-то боязнь нападения. Идет секретарь крайкома или даже райкома, а за ним взвод телохранителей, как за Наполеоном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31