- А черная корова тоже к дождю?
- Какая черная корова?
- Ну, если черная корова впереди стада идет - это к дождю?
- Придумают же! - удивленно крутит головой дед.
Спрашивается, чего мы тогда каждый раз, когда впереди стада шла черная корова, гнали ее назад? Это Федька все откуда-то берет. Вечно он что-нибудь придумает.
Много знал дед, многое подмечал его зоркий, умный глаз.
Узнал я от него, что перед ненастьем и рыба выскакивает из воды, и пиявки всплывают, и кроты высокие кучки земли нарывают, а куры при коротком дожде укрываются в сухом месте, при затяжном - спокойно разгуливают под дождем...
Прошел ливень так же внезапно, как и начался, словно обрезало. Только слышно, как удаляется шум, будто конница уходит в атаку. Туча свалилась за горизонт. Гром еще ворчит, рокочет, но это уже где-то там, далеко.
Пробрызнуло солнышко.
Над степью нависла огромная радуга. Выстиранное, удивительно чистое небо стало еще выше, еще голубее. Птицы, ошарашенные дождем, молчат. Лес набряк и полон шороха капель, будто кто возится там потихоньку. Омытая дождем, мокреет волчья ягода. Как красные бусы, переливает на солнце.
Чивикнула первая осмелевшая пташка, пискнула за ней вторая, подала голос третья, и вдруг огласилась роща звонким щебетаньем. Залепетали и березки, стряхивая с зеленых кос дождевой бус.
Меня так и подмывает выскочить из шалаша и поноситься по траве. Наконец я не выдерживаю, выскакиваю и задеваю березку у шалаша. Целый ушат воды обрушивается на голову. У-у, вот это да!
Я кричу, сам не зная что, и несусь по мокрой траве, поднимая фонтаны зернистых, сверкающих на солнце брызг. Мне хочется совершить что-то необыкновенное, большое и радостное. Сейчас бы один скосил весь луг или залез бы на... радугу.
Необыкновенно легко и подмывающе радостно после грозы. И я кричу изо всех сил:
- Эге-ге-ге-ге-гей!
В промытом воздухе крик летит далеко-далеко, до самого горизонта.
Дед смеется:
- Очумел, Ленька?
Но и сам он довольно жмурится.
- Вот она - Сибирь-то! Сколь годов живу на свете, а красотой этой не нагляжусь.
В роще закуковала кукушка. Считаю, сколько же проживу? Птица скупо отпустила мне четыре года.
- Мало, - говорю я.
- Птица глупая, отколь ей знать, что ты считаешь? Это, поди, мне она отмерила. - Дед задумчиво смотрит вдаль, вздыхает.
Дымок от дедовой трубки зацепился за ветку березы и повис над нами тающей кисеей. Дед кивает на дерево:
- Вишь как заневестилась.
Тоненькую белоногую березку среди полянки забусило дождевыми каплями, словно фатой покрыло.
- Краше этой березки ничего не видывал я. Пальмы там всякие, лианы видал на островах тропических за службу свою матросскую, цветы диковинные, а тянуло меня в Сибирь. Так тянуло, аж сердце останавливалось. За степь вот эту все б отдал!
Голос деда дрогнул, он нахмурился и стал ожесточенно тянуть трубку. А я притих, пораженный его словами, и внимательно посмотрел вокруг.
Посмотрел на то, что видел много раз, посмотрел другими глазами. Быть может, именно тогда и понял я, почему отдают жизнь за землю родную. И потом, в тяжкие годы юности моей военной, коченея в болотах Заполярья, в часы испытания на поле боя, видел я эту послегрозовую степь, осиянную солнцем, зеленую землю мою, и она давала мне силы, веру, мужество.
Глава девятнадцатая
Луг мы выкосили.
Кошанина сохнет на глазах, и мы сгребаем ее в валки. Работа эта легкая и идет споро. Под пластами сена находим несрезанную прохладную ягоду.
Я все думаю: как выследить? А кого выследить, сам не знаю. Но кого-то надо выследить. Поэтому, когда дед заглянул в мешок и сказал: "Хлебушка-то на раз осталось", я обрадовался и с жаром стал доказывать, что ехать домой за едой должен он, а не я. А я останусь здесь, попасу лошадей, а он на Гнедке съездит.
Дед согласился и к вечеру уехал.
- За Савраской гляди! - крикнул он, выезжая с луга. - Развидняет приеду, копнить начнем!
- Ладно, - отмахиваюсь я и с нетерпением жду, когда дед скроется из виду.
Напрямик направляюсь к озеру.
На том месте, где мы тонули с Пронькой, уже ничего не напоминало о случившемся. Только в траве я нашел кусочек бумажки - от затычки.
Я направился в осинник, что стоял отдельным островком у озера. Чем ближе подходил к нему, тем больше овладевала мною робость. А когда вступил в лесок с трепетно вдрагивающими листьями, то совсем растерял свою храбрость. За каждым деревцем мне чудился притаившийся человек. Над самой головой громко чокнул дрозд и, сорвавшись с дерева, наделал шуму. Сердце оборвалось, и меня обдало жаром.
Я не выдержал и повернул обратно.
На покос вернулся быстрее, чем шел с него, и только у своего шалаша вздохнул свободно.
Сводил лошадей на водопой. Они напились и долго глядели в степь. С черных бархатных губ, дробясь, падали в речку капли. Савраска ударил ногой по воде и тихонько заржал. А у меня от какой-то непонятной грусти сжалось сердце. Может, от красоты степной в этот час.
Пока солнце еще высоко, чувствую себя хорошо и собираю клубнику. Но вот упала от рощи фиолетовая, еще теплая тень, верхушки облило расплавленной медью, и меня охватывает чувство одиночества. Как-никак все же один в поле.
В траве яростно бьют перепела: "Спать пора! Спать пора!"
Я иду к шалашу.
Солнце село, но воздух еще светится, и все вокруг становится синё. Посинел лес, посинела степь, загустела синева небосвода, на краю которого тлела узкая полоска малиновой зари, словно кто провел ее кисточкой. Над Ключаркой забелел туман, потянуло прохладой.
Запахи унялись, стали едва внятны, только еще крепче наносит угарным багульником.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31