– И крылечко истоптал, наследил на снегу.
– А кто это с тобой? – Он пытался рассмотреть Любино лицо, смутно белеющее пятном в темноте.
Люба промолчала. Костя слышал ее взволнованное дыхание.
– Кто он? – повторил Костя.
– Тебе-то что! – И опять простонала в отчаянии: – Ну зачем ты приехал?
– Хахаль? – грубо спросил Костя, охваченный жгучей ревностью. Он там страдал, а она тут!..
– Ну – хахаль! – прошипела она. – Тебе-то что!
– Я ему счас!.. – пообещал Костя, хотя мгновенье назад и не помышлял об этом.
– Ты-ы, – насмешливо сквозь слезный тон протянула она. – Да он тебя... одним мизинцем.
– Поглядим. – Костя решительно шагнул к двери.
– Тихо, тихо ты! – тревожно зашептала она, загородив ему дорогу. – Ошалел, дурачок! Не вздумай! Он – мужик против тебя. Ему тридцать. Старшина, сверхсрочник, – зачем-то сообщала она подробности.
– Ну и что! Подумаешь – старшина! – громко сказал Костя. Ему стало обидно, что грозят старшиной.
– Да тише ты! – испуганно простонала она. – Не губи ты меня. – И вдруг умоляюще, торопливо зашептала: – Не порть мне жизнь. Не стой на дороге. Он, может, женится.
Это известие сразило его.
– И я женюсь, – сказал Костя. Когда ехал сюда, он твердо решил жениться.
– Глу-пенький, – с грустной нежностью протянула Люба. – Тебя мама за такую женитьбу... в угол поставит.
– Я не боюсь. – Костя был полон решимости жениться.у
– «Не боюсь», – в голосе ее послышалась горькая усмешка. – Говоришь-то как дите. – И вдруг злым, отчужденным голосом прошипела: – А ну катись отсюда, сосунок! Жених нашелся! Телок ты еще, а не жених.
От жестокой обиды он задохнулся и не знал, что ответить.
– Мне идти надо, я за дровами вышла. Стою тут с тобой, – раздраженно говорила она, и в голосе ее улавливалась тревога, боязнь.
За дровами пошли вместе.
В небольшом сарайчике держали дрова и водолазы. Наверное, они и оставили напиленные, наколотые и аккуратно сложенные в поленницы дрова. Костя хотел помочь ей.
– Нет, я сама, – отказалась она и быстро набросала себе на руку поленьев. На минуту замерла с охапкой дров, тихо спросила: – Помнишь, на бревнах-то сидели? День Победы?
– Помню, – у него дрогнуло сердце.
– И я помню, – тоскливо сказала она.
С охапкой дров шла Люба к бараку, а он собачонкой плелся за ней. Луна вышла из-за туч, ярко осветила промерзлый мир – засинел снег, побежали по пустынному полю тревожные тени облаков. Люба испугалась света, обернулась, освещенное лицо ее просительно исказилось.
– Ты иди, Костик, иди, – увещевала она. – Мне жизнь надо строить. Такой случай. Может, повезет.
– А как же я? – с тоской спросил он, жадно всматриваясь в такое родное и любимое лицо.
– Го-ос-поди-и! – слезно простонала она. – Ну что мне с тобой делать! Да у тебя вся жизнь впереди. Еще девочку найдешь какую, чистую. Любовь будет, любить друг дружку будете.
У нее перехватило горло, голос осекся, но она тут же поборола себя и решительно заявила:
– И не околачивайся тут под окнами! Иди отсюда! Иди!
Люба быстро вошла в барак. Гулко прозвучали в коридорной пустоте шаги, знакомо скрипнула ее дверь, и стихло все.
Костя долго стоял на месте. «Садануть в окно поленом!» – с отчаянием подумал он. Вспомнил про бутылку в кармане, вытащил, вызванивая зубами о ледяное горлышко, отглотнул.
Студеный ветер с моря жег лицо, пронизывал шинель. Надо было спасаться, но куда идти и где искать убежища, он не знал. Костя бесцельно зашагал по ледяному полю в сторону поселка.
Была глухая ночь.
Посреди поля он вдруг осознал, что идти ему некуда. Никакой попутной машины среди ночи он не поймает, чтобы возвратиться в город, только нарвется в Верхней Ваенге на патруль. Костя растерянно остановился, потоптался на месте, и ноги сами повернули назад. Там, в бараке, были нары. Там хоть не свищет ветер, можно перебиться до утра.
Огонек в ее окне манил к себе. Когда Костя подошел к бараку, лампа у нее погасла. Ревность оглушила его. «А может, он ушел? – вдруг подумалось ему, и он схватился за эту спасительную соломинку. – Ну, конечно, ушёл, раз свет погас. Она спать легла».
Опаленный радостью, Костя влетел в коридор и постучал в дверь. Ни звука в ответ. Он постучал сильнее. «Неужели уснула уже?» Костя прислушался, приложив ухо к двери. Где-то в глубине комнаты возник едва уловимый шорох, потом вроде бы торопливый шепот. Поняв, что Люба не спит и что она там не одна, он зло и требовательно забарабанил в дверь. Что он делает, Костя уже не соображал – ревность захлестнула его.
– Люба, это я! Открой! – кричал он в безрассудстве и брякал чугунным ботинком в дверь. – Это я, Люба!
Она вышла в накинутом на плечи пальто. Из комнаты на миг обдало теплом и запахом табака. В темноте близко замаячило ее лицо.
– Уйди, проклятый! – простонала она. – Отстань! Не губи ты мне жизнь, дурак несчастный!
– Люба, милая, – шептал он, пытаясь обнять ее. – Это я, Люба! Я люблю тебя, Люба!
– Да уйди ты, идиот! – крикнула она и затряслась в рыданиях.
Костя обнимал ее, чувствуя родные теплые плечи, и что-то шептал, полный любви и невыносимой жалости к ней.
Скрипнула дверь. Вышел мужчина, забелел в темноте кальсонами.
– Тискаетесь? – с прохрипом спросил он. – Мало тебе одного, на молоденького потянуло...
Он обозвал ее коротким хлестким словом. Костя почувствовал, как Люба съежилась, будто от удара, втянула в плечи голову.
– Не смейте так говорить! – крикнул Костя, стараясь разглядеть лицо мужчины.
– Ну ты... ссыкун! – зло прошипел мужчина. – Сопля недозрелая! Да она, знаешь... Она со всяким, кто мигнет...
– Не смейте! – взвизгнул Костя и не узнал своего голоса. Не помня себя, он кинулся на мужчину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43