„Мы пришли в качестве делегатов союза ваших рабочих, чтобы договориться об условиях труда. Мы желаем…“– Покажи мне раздевалку и умывальную, – обратился он к Гийому.– Раздевал… у нас их нет.– А душевых и подавно! И машины для подметания тоже нет? А эти молодцы, зачем они колотят и скребут?– Делают бархат. Хочешь поглядеть?– Мерси, мерси. Что-то в этом роде я видел в Судане, в тамошней деревне.Адский грохот станков помешал Гийому осознать это любопытное сопоставление.– А сколько у вас генераторов? Котлов? – поправился Вениамин, видя, что Гийом его но понял.– Семь.– Семь? Боже милостивый, значит, вы поглощаете в семь раз больше угля, чем вам требуется. Сколько же у вас расходуется впустую энергии! Почему не построить центральную станцию? Правда, она вам обойдется в восемьдесят тысяч долларов, но вы сэкономите в год пять тысяч на топливе и персонале. Хороши же были те фабрики, которые вы сумели разорить.Вениамин решил отложить до лучших времен свои, как он видел теперь, наивные вопросы относительно стоимости продукции, потерях при транспортировке, о нерациональном размещении мастерских и о перспективах финансирования строительства жилищ для рабочих.Поверх очков он взглянул на засаленные книжки, куда, должно быть, заносились расчеты с рабочими. Он постарался также расспросить об организации труда, о рабочем клубе и о кооперативной столовой.Быть может, кузен Вениамин был не совсем справедлив. Немалое расстояние все же отделяло это предприятие от фабрики в Бушендорфе, укрытой листвой каштанов. Но он познал за морем некий иной предел жизненного и технического уровня, и доброе старое время с его косностью не удовлетворяло приезжего господина.«Гм! Однако эта страна наложила на них свой отпечаток. Кажется, это называется мимикрия».Он быстро взглянул на своего спутника. «Гм! Они чертовски быстро состарились, и в первую очередь пострадал наш бедняжка Гийом. Сейчас это особетгао заметно. Кажется, я слишком допек его моими расспросами. Что это с ним такое?»– Скажи-ка, Гийом («Это-то я уж во всяком случае могу спросить»), твои рабочие объединены в союз?И, боясь, что фабрикант снова не поймет его, он уточнил:– Профессиональный союз?Взглянув на помертвевшего от страха Гийома, он понял, что попал в самое наболевшее место.– Ага! Значит, забастовка?Гийом ничего не ответил, но с каждой минутой какая-то тяжесть все сильнее давила ему на плечи.Они так и не осмотрели всего, хотя ходили по фабрике целых четыре часа, после чего встревоженный Гийом устало опустился в кресло с резными завитушками – единственная эмблема хозяйской власти в маленьком чуланчике, примыкавшем к прядильной.И вдруг этот самодовольный Гийом, не удостоивший ответом своего гостя, ответил, может быть для себя, на все заданные ему вопросы.– Да, Вениамин, профсоюз есть. Он организовался, как только был принят этот роковой закон восемьдесят четвертого года. Закон восемьдесят четвертого года. – Парижская коммуна активизировала рабочее движение во Франции. К 1881 г. но Франции уже существовало более 600 нелегальных профсоюзных объединений. Но право рабочих на создание профсоюзов было узаконено лишь в 1884 г.

И подумать только, что эти рабочие, которых мы любим, как родных детей, которых всех знаем по именам, с которыми делим труд и заботы, бываем у них на дому, вытаскиваем из беды, – они, они при первом же удобном случае… отплатили нам черной неблагодарностью. Уже осенью тысяча восемьсот восемьдесят пятого года, в самый разгар сезона, они без всякого предупреждения посылают делегатов, выставляют свои требования, ставят свои условия, спрашивают отчета… И кто же? Кто? Шесть жалких типов, которые и голоса-то не посмели бы поднять, если бы не тот краснобай механик, без году неделя принятый на фабрику. Он открыл пасть и выложил все, что ему натвердили парижские агитаторы, как будто мы уже раньше не видали этой комедии.Так что же было делать? Удовлетворили их законные требования, а они начали кричать на своих собраниях, что победа за ними, и выставили новые бессмысленные требования. Работа стала. Фабрика – и чья же? Зимлеров! – замолчала впервые со времени войны. В эти три недели Гийом узнавал на улице своих рабочих по тому, что они не ломали перед ним шапки. Нелегко им это давалось, должно быть поэтому некоторые сжимали в кармане кулаки. А через четыре дня после объявления забастовки они явились в сумерки, позвонили на черном ходу и попросили хлеба. Пришлось им тогда на десять су наслушаться поучений и упреков.Тогда он сам, Гийом, хотел все бросить, а дядя Миртиль, при виде такой катастрофы, кричал, что все нужно к черту ликвидировать, что пусть его племянники лучше будут биржевыми маклерами. Без Жюстена – да, да, именно без Жюстена (здесь отец гордо выпрямился) – никто не знает, чем бы все это кончилось. Через три недели профсоюз сдался. Хозяева и рабочие вернулись на фабрику опустив голову.Пусть вот Вениамин сам скажет, разве это награда за такую каторжную жизнь? И разве стоило менять патриархальный покой Бушендорфа на бурный ход нынешнего мира?Но, как видно, и этого было мало. Два года спустя, как раз в прошлом году, – в самый разгар выполнения заказов для Всемирной выставки, Всемирная выставка открылась в Париже в 1889 г. Выставку посетило 33 миллиона человек. Для этой выставки была построена Эйфелева башня.

– новые требования. На сей раз профсоюз победил, пустившись на разные уловки, а Зимлеры, доверчивые и наивные Зимлеры, старались не верить, ходившим по городу слухам. В один прекрасный день является делегация, возглавляемая каким-то незнакомым субъектом, в котелке, с белыми, нерабочими руками, кладет па стол бумагу и молча удаляется… Такие нахалы, что Зимлеры прямо-таки обомлели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115