– Что?– Часто ты вот так… не спишь?– Иногда. Нашел свечу?– Да брось ты свою свечу, пойдем вниз погреемся. А часто ты так бродишь по фабрике?– Бывает иногда.Вдруг Жозеф вспомнил, что как-то утром обнаружил в письменном столе у себя на складе непонятный беспорядок.– Ты только по фабрике ходишь?– А почему ты спрашиваешь?– Ты отлично понимаешь почему. Ты заходил когда-нибудь ко мне на склад?– Очень может быть, я повсюду захожу.– Значит, это ты?– Что я?… Впрочем, возможно, что и я. У меня, знаешь, такая бессонница, что я не могу лежать в постели. Хоть я и стараюсь не шевелиться, Гермина и дети все равно просыпаются. А когда я сижу здесь один, понемножку работаю, понемножку думаю, мне как-то легче. Поэтому я и прихожу сюда – посмотреть, все ли в порядке.– В моих книгах? Никогда бы не подумал, что ты на это способен. Ты просто за мной шпионишь.– Ты с ума сошел, Жозеф! Я шпионю за тобой? А куда я должен деваться? Я уже десятки раз проверил все свои счета, всю свою переписку, мне больше нечего делать. Если я и посмотрел твои книги…Остановившись на верхней площадке лестницы, Жозеф буквально зашелся от гнева.– Я бы тебе их сам показал. Почему ты меня не спросил?– Да что ты, Жозеф? Я просмотрел твои книги без всякой задней мысли, чтобы убить время. Мне хотелось знать, в каком положении наши дела. Надеюсь, у нас нет друг от друга секретов?– Вот именно поэтому. Ты ведешь себя не по-братски.– А ты знаешь, что такое не спать три ночи в неделю? Мне и в голову не приходило, что ты можешь обидеться. Я просто не успел тебя предупредить. И вообще, Жозеф, как не стыдно говорить о таких вещах?В темноте Жозеф не мог видеть лица брата, но голос Гийома дрожал от волнения.– Три ночи в неделю? Но ведь ты ложишься в девять часов!– Да, я ложусь в девять, а в одиннадцать уже просыпаюсь и не сплю до утра.Жозеф почувствовал жалость, а может быть, устыдился своей горячности.– Стало быть, когда мы шутим, что ты засыпаешь с петухами…– Все это пустяки, Жозеф, лишь бы они не догадались.– А это у тебя давно?– Сейчас уж не припомню точно. Трудно сказать. Должно быть, с войны.– И тебе все хуже?– Да.Жозеф начал спускаться с лестницы.– Ты нащупал перила? Осторожно. Но ведь ты понимаешь, что это серьезно?– Понимаю. А что делать?– Почему ты не принимаешь лекарства? Непременно сходи к врачу.– Не стоит, это у нас в крови. Нас всех гложет.– Ты чем-нибудь озабочен?– Все мы чем-нибудь озабочены.– Ты действительно настоящий Зимлер.– А ты? – спросил Гийом, и голос его вдруг прозвучал резко.Жозеф уклонился от прямого ответа.– Ну, я…Они ощупью добрались до ткацкой мастерской, дверь которой забыли притворить. Синеватый свет луны вливался в огромные окна.По нижнему этажу, с фонарем в руке, проследовал Пайю. Гийом вошел в застекленную конторку и дрожащей рукой зажег керосиновую лампу на столе Ипполита.Следует сказать, что эта самая лампа горела на отцовском письменном столе, когда они еще были детьми; с детства помнили они столы и стулья, стоявшие сейчас в конторе. А эти двое, только что в запальчивости оскорблявшие друг друга, были братья Зимлеры из Бушендорфа, пересаженные, как черенки, в почву Вандевра для нового существования. Поэтому, когда Гийом поднял свое изможденное лицо с персидским профилем и вопросительно взглянул в глаза Жозефа, оба поняли, что случилось нечто важное.– Что же тебя особенно беспокоит?Голос Жозефа прозвучал устало и не так уверенно, как прежде.Вера в виновность брата подсказывала Гийому столь правильную тактику, что ей мог позавидовать самый искусный дипломат.– Так это правда, Жозеф? – закричал Гийом, хватая брата за руку. – Так, значит, это правда?Жозеф ждал всего, только не того, что ему придется тут же привести в ясность свои чувства.– Не понимаю! Что ты хочешь этим сказать?– Значит, это правда! – заключил Гийом, и в голосе его прозвучало отчаяние. – Значит, правда!Он отбросил руку Жозефа.– Ради бога, скажи яснее.– Что сказать? То, что ты сам знаешь? То, что знают все?– Вам, очевидно, повезло, если вы всё знаете. Я лично не понял ни слова.– Ах, Жозеф! Зачем ты это сделал?Впрочем, Гийом настолько верил в то, что говорил, что не слушал ответов брата и продолжал беседовать сам с собой. Через десять минут в душе Жозефа уже не осталось ни одного белого пятна. Жозеф знал теперь то, что ему хотелось бы подольше не знать, а рука брата с лихорадочной и фанатической поспешностью все раздирала и раздирала края незапекшейся раны.– Нет, ты не можешь, ты не можешь сделать этого!В злобе и тоске Жозеф метался по стеклянной клетке. Он втянул в плечи свою бычью шею, сжатые в кулаки руки были глубоко засунуты в карманы и судорожно вздрагивали.– Да кто вам позволил? Зачем вы это сделали?Сейчас братья прибегали к самым неопределенным выражениям: «Вы это сделали». Что «это»? О чем шла речь? Для Гийома – о том, чтобы сохранить незыблемыми законы клана. Для Жозефа – защитить самые заветные свои чаяния, о которых так просто не скажешь.– Я согласен, что эта девушка не лишена достоинств, – бормотал Гийом, чувствуя священное опьянение Авраама, приносящего в жертву сына. Однако он был напуган гневом Жозефа.– Да что вы о ней знаете? Разве вы можете о ней судить? Разве вы понимаете, что она такое?– Я ведь ничего не отрицаю, и мама тоже, и Гермина… Но ты же не можешь так заблуждаться.– Ах, вот как! Объясните хоть, к чему вы клоните?– А вот к чему, Жозеф: что бы там ни произошло, каковы бы ни были твои чувства, есть нечто, чего нельзя касаться, – это наша фабрика и наша семья. Ты не можешь нас покинуть, ты не можешь выделиться!А почему, скажут, Жозеф им не ответил просто: «Я женюсь на мадемуазель Лепленье и не уйду от вас».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115