Власть Омска - призрачный мираж; власть, как сам Адмирал, лишена средних регистров; она или шало и безрезультатно гремит или, вернее сказать, пытается греметь, или дрябло и робко закрывает глаза на творящееся зло, убогая в своем бессилии, импотентная заставить исполнить ее волю и ее приказ; она вынуждена молчать и терпеть, зная что ее распоряжения исполняются постольку - поскольку, и то, главным образок, в выгодных и приятных для исполнителей секторах. Повторяется то же, что было с нами, военными начальниками, после революции 1917 года, когда из армии вынули ее душу - дисциплину, и мы, отдавая приказ, не знали, будет ли он как следует исполнен, да вообще, будет ли исполнен.
В таком же ужасном положении находятся Ставка и сам Верховный Главнокомандующий; они тоже не знают, будут ли исполнены их приказы, если не понравятся почему-либо фронтовым сатрапчикам.
Конечно, такие случаи, как открытые выступления Семенова, Анненкова, Гайды и Иванова-Ринова относительно редки, но они подслоены сотнями, а, может быть, и тысячами таких случаев, когда неугодное распоряжение затягивается, забывается, искажается или исполняется так, что лучше бы уже ничего не делать.
Начавшись на верхах, эта смертельная для всякой прочной организации болезнь, проела постепенно весь военный и государственный механизм и выпила из него всю силу.
Власть, рожденная путем военного восстания, оказалась неспособной быстро и решительно оторваться от родивших ее организаций и не сумела сама стать силой.
Неудачный выбор старших военных руководителей привел к тому, что власть осталась без настоящей, государственной, организованной и прочной армии, понимающей свое не только специфически военное, но и государственное назначение. Создавалась как будто бы армия со всеми ее внешними признаками, а, в сущности, развертывались и росли те же партизанские отряды начала борьбы со всеми присущими им достоинствами и недостатками, сохраняя все свои особенности и энергично противясь всему, что затрагивало их привилегии и автономные привычки. Не нашлось талантливых вождей, которые сумели бы ввести все это в здоровые рамки, сохранив и развив все хорошее, и парализовав постепенно все наиболее дурное.
В первое время это было нетрудно, ибо состав армии был относительно не велик и держался на тех, кто поднялись на спасение родины, движимые чувством подвига и долга.
В последующем трудно даже винить армию и фронтовых представителей, жизнь их увлекла, положение и безнаказанность ослепили; в организационные рамки они не вошли и так вне их по сущности и остались.
Они подняли восстание за свой счет, рискуя муками и жизнью; они свергли большевистское иго и открыли все дальнейшие возможности; их осенили первые боевые успехи; они реально показали возможность сбросить красный гнет и стали героями освободительной зари.
Они вели первый период войны за освобождение в невыразимо тяжких условиях партизанского восстания, особыми способами и кустарными средствами.
Иных способов они не знали, иначе действовать не умели; в свои приемы и способы верили, так как на деле попытали их силу и целесообразность.
Успехи их опьянили; разобраться в изменении обстановки не умели; понять необходимость перейти к иным формам существования сначала не могли, а потом уже и не хотели; изменить приобретенные сначала взгляды сами не могли и по молодости и по отсутствию специальных знаний и опыта, и по честолюбию, захватившему наиболее сильные и выдвинувшиеся на передний план натуры.
Руководители Ставки не сумели всего этого оценить и принять своевременно необходимые меры; сразу не была положена граница между условиями существования и деятельности организованной армии и приемами вооруженного восстания офицерских организаций. Первые Главковерхи и Ставки были увлечены политической борьбой и предоставили армиям самостоятельно развиваться и устраиваться; по-видимому, попытки правильной организации были предприняты первым командующим Сибирской армией ген. Гришиным-Алмазовым, но следов они не оставили.
Тем временем фронт утвердился в своих новых тенденциях, закрепил выработанные самостоятельно формы и лозунги и постепенно чисто явочным порядком заставил бессильный центр молча признать фронтовые порядки, приемы войны и снабжений и широкую автономию старших штабов и начальников. По организационной части Ставка сделалась учреждением, утверждавшим все, что требовал фронт и проводившим только то, что было приемлемо для фронтовых автономий.
Вся эта негласная фронтовая конституция пронизала всю армию, выродившись постепенно в весьма неудержную атаманщину; теперь уже все сверху до низу больно этой болезнью, что делает борьбу с ней чрезвычайно трудной; это испытал на себе Дитерихс, как только попробовал приступить к коренной реорганизации фронта.
Старый афоризм, что "тот, кто хочет командовать, должен прежде всего уметь повиноваться" был накрепко забыт; командовать хотели все, ну а по части повиновения царило "постольку - поскольку это мне нравится" и не нарушает моих собственных расчетов и соображений.
Вместо повиновения и беспрекословного исполнения, пышно разрослась критика получаемых приказов, безграмотная их корректировка, пересуды и сплетни по адресу вверх... и, конечно, раздрайка и развал.
Критика и пересуды бывали и прежде, но сдерживались; теперь же всякая сдержка пропала.
Снаружи все шло как будто бы совсем благополучно; не замечали (не знаю, не умели или не хотели), как гладенький по наружности остов нашей вооруженной силы покрывался постепенно распространявшейся сетью мелких внутренних трещинок и держался только отсутствием сильных потрясений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128