"Я пришел к тому заключению, что единственное, что для нас остается, это - faire bonne mine au mauvais jeu (делать хорошую мину, при плохой игре). Следуя мысли, первоначально поданной Ноксом, я отправил в министерство иностранных дел следующую телеграмму:
"Я разделяю взгляд, уже высказанный генералом Ноксом, - что положение стало здесь настолько безнадежным, что мы должны пересмотреть свою позицию. По моему мнению, единственный правильный путь, оставшийся для нас, состоит в том, чтобы возвратить России ее слово и сказать ее народу, что, понимая, как истощен он войной и дезорганизацией, неразрывно связанной с великой революцией, мы предоставляем ему самому решить, захочет ли он добыть себе мир на условиях, предложенных Германией, или продолжать борьбу вместе с союзниками, которые решили не складывать оружия до тех пор, пока не будут обеспечены твердые гарантии всемирного мира. Моим единственным стремлением и целью всегда было удержать Россию в войне, но невозможно принудить истощенную нацию сражаться вопреки ее собственной воле. Если еще что-нибудь может побудить Россию сделать еще одно усилие, то это сознание того, что она совершенно свободна действовать по собственному желанию, без всякого давления со стороны союзников. Существуют данные, доказывающие, что Германия старается довести дело до непоправимого разрыва между нами и Россией для того, чтобы подготовить почву для германского протектората, который она надеется в конце концов установить над этой страной. Для нас требовать своего фунта мяса и настаивать на том, чтобы Россия исполнила свои обязательства, вытекающие из соглашения 1914 г., значит играть в руку Германии. Каждый день, что мы удерживаем Россию в войне вопреки ее собственной воле, будет только ожесточать ее народ против нас. Если мы освободим ее от этих обязательств, то национальное чувство обратится против Германии, если мир будет оттягиваться или будет куплен на слишком тягостных условиях. Для нас вопрос жизни и смерти - отпарировать этот последний ход Германии, так как русско-германский союз после войны будет представлять вечную угрозу для Европы, особенно же для Великобритании.
Я вовсе не защищаю какого-либо соглашения с большевистским правительством. Напротив, я думаю, что принятие указанного мною курса выбьет из их рук оружие, так как они уже не будут в состоянии упрекать союзников в том, что они гонят русских солдат на убой ради своих империалистических целей".
28 ноября.
"Я получил ноту от Троцкого с требованием освобождения двух русских Чичерина и Петрова, интернированных в Англии за пропаганду против войны, которую они, очевидно, вели среди наших рабочих. Русская демократия не потерпит, - заявляет нота, - чтобы двое ни в чем неповинных русских подданных находились в заключении в то время, как британские подданные, ведущие активную пропаганду в пользу контр-революции, остаются безнаказанными".
3 декабря.
"Троцкий, как я слышал, очень раздражен на меня за то, что я не ответил на его ноту. Когда я послал консула Будгауза за получением необходимого разрешения на возвращение на родину некоторых из наших подданных, он сказал, что решено не позволять ни одному британскому подданному выехать из России до тех пор, пока не будет удовлетворительно разрешен вопрос о двух интернированных русских. Он прибавил, что Чичерин - его личный друг, и что он, в особенности, озабочен его освобождением, потому что предполагает назначить его дипломатическим представителем в одну из столиц союзных государств. В случае, если наше правительство откажется освободить его, он угрожал арестовать некоторых британских подданных, известных ему контрреволюционеров. Около девяти с половиной часов в тот же вечер ко мне зашел генерал Ниссель, французский военный представитель. По его словам, Троцкий сказал одному французскому офицеру, социалисту, находящемуся в тесном контакте с большевиками, что он питает особую неприязнь ко мне не только потому, что я восстанавливаю свое правительство против него, но и потому, что я все время после свержения последнего правительства не только нахожусь в постоянном контакте с Калединым и Комитетом Общественного Спасения, но и снабжаю последний средствами. Поэтому он думал арестовать меня, и если бы это повело к разрыву отношений между двумя нашими правительствами, то он задержал бы некоторое количество британских подданных в качестве заложников. Генерал Ниссель не думает, чтобы Троцкий осмелился арестовать меня в посольстве, но так как он знает, что я имею привычку ежедневно гулять пешком, то он может арестовать меня на улице. Чтобы утешить меня, генерал прибавил, что согласно наведенным им справкам, он думает, что наиболее удобными камерами в крепости являются номера от 30 до 36, и что если случится худшее, то я должен иметь это в виду.
Я не принял чересчур всерьез угрозу Троцкого и продолжал свои обычные прогулки без всяких неприятных последствий. Только однажды, когда я повернул в боковую улицу от набережной, я чуть не попал в центр сражения, которое происходило на другом конце. К счастью, я был во-время остановлен одной нашей приятельницей, княгиней Марией Трубецкой, которая случайно попалась мне навстречу. Она уверила меня, что спасла мою жизнь, и пожелала непременно проводить меня до самого посольства, так как никто не нападает на меня, говорила она, - если я буду с дамой".
4 декабря.
"Наше положение становится весьма затруднительным: тогда как наше правительство не может уступить перед угрозами; нашим подданным, приехавшим сюда из провинции для отъезда на родину, приходится очень круто, так как им приходится расходоваться, оставаясь тут, без конца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134