Рукой ты показываешь мне на дно, делаешь знак плыть за тобой и удаляешься, исчезая в резном проеме коралловых зарослей. Сначала я еще вижу тебя, но потом остается только бледное размытое пятно впереди, и, наконец, ты исчезаешь из виду. Меня охватывает паника, у меня кружится голова, мне не хватает воздуха, я сжимаю руку Нептунио, он понимает и выталкивает меня вверх. С облегчением я разбиваю зеркало водной поверхности, вырываю изо рта метающую трубку и глубоко вдыхаю, прежде чем поплыть в изнеможении к берегу.
Эти несколько минут, проведенные под водой, оставят во мне кошмарное воспоминание. А ты – ты расширил свое восприятие мира, отныне ты ныряешь по утрам и вечерам. Нептунио смотрит на тебя с гордостью и нежностью. Ты – его русский друг, твой голос заставляет его плакать, но главное – ты теперь его сообщник, навсегда ослепленный подводным великолепием.
По возвращении на континент мы берем напрокат машину и едем в Мехико. Нас сразу же зачаровывает волшебный пейзаж. Дорога поднимается высоко в гору. Мы проезжаем сквозь густой, словно ватный, слой облаков. На огромном плато стоят как часовые гигантские кактусы. Вытянувшись посреди дороги, черная пантера лениво поднимает на нас свои зеленые глаза, потягивается, как большая кошка, недовольно машет хвостом и удаляется королевской походкой. Выпрыгнув из машины, ты бросаешься за ней вдогонку, но она вдруг исчезает.
Мы приезжаем в небольшую деревню. Крыши из пальмовых листьев, земляные полы, гамаки, несколько кур, плешивых собак и необычный, возвышающийся в центре площади и связанный электрическим проводом с трескучим генератором холодильный шкаф ярко-красного цвета с большими белыми буквами: «Кока-кола». Индейцы внимательно смотрят на нас, их лица угрюмы. Как только нам удается объяснить, что мы – не американцы, а французы из Парижа, с той стороны океана, они начинают улыбаться и предлагают нам таккос – пирожки с начинкой сочные и чертовски переперченные, фрукты и, естественно, ледяную кока-колу. В течение всею путешествия мы будем сталкиваться с вездесущей американской техникой, как, впрочем, и с враждебностью по отношению к тем, кого местные жители называют «грингос». И каждый раз, как только они узнают, что мы – французы, улыбка возвращается на их лица. Несколько раз – мы пытаемся объяснить, что ты – русский, из Москвы, но совершенно очевидно, что им это не понятно. Наш испанский к тому же очень ограничен, как, впрочем, и их испанский – мы находимся в самой глубине Юкатана, здесь говорят лишь на языке предков.
Красивые и гордые мальчишки стоят вдоль дороги, держа на вытянутых ладонях какой-нибудь глиняный черепок.
Они никогда не просят милостыни, а стараются выменять на несколько центов эти маленькие кусочки скульптур или глиняной посуды государства Майя. В Чичен-Ица мы приезжаем очень поздно, толстая цепь преграждает вход. Радушный сторож соглашается проводить нас к месту недавних раскопок. Мы прогуливаемся в кроваво-красном освещении заходящего солнца среди храмов, заросших тропической растительностью. Расчистили только огромную, почти вертикальную лестницу. Ты одним махом взбираешься наверх и спускаешься с ловкостью акробата, отбивая чечетку на стертых ступенях.
На следующий день – Паленка: высокие холмы окружают огромную гору с выровненной квадратной вершиной и храмами по четырем углам. На барельефах, изображающих умственные болезни, нас особенно поражает один профиль.
Я фотографирую тебя тоже в профиль – сходство поразительное. Как странно видеть свое собственное лицо в камне, вырезанном много веков назад… Ты начинаешь говорить о своих дурных порывах, о своей склонности к саморазрушению. Никуда раньше ты не осознавал этого так ясно. Само место располагает к раздумью. Мы одни, и эти тела в мучительных позах, изображенные гениальным скульптором, вызывают в нас конкретные воспоминания. Твои собственные мучения – вот они, перед нами, воплощенные в камне проницательным художником.
Нас отвлекает от этого мрачного созерцания какой-то голос, потом – другой, потом – десятки голосов, которые перекрывают друг друга, перекликаются, разносятся высоко в небе.
– Это майя разговаривают с нами, – говоришь ты. Я улыбаюсь. У нас над головами сотни птиц-лир с пышными раздвоенными хвостами. Они кружат в воздухе и поют гортанными, почти человеческими голосами. Ты задумчиво слушаешь их и говоришь:
– Какой красивый язык у этих майя!
В Мериде – городе, основанном Кортесом из камней разрушенных храмов, в середине которого каменным кораблем возвышается собор, – маленький горбун хватает тебя за рукав, почти силой усаживает на скамеечку и начинает неистово начищать тебе сапоги. Заплатив ему хорошенько и дав на чай, ты идешь дальше, беспрерывно поглядывая себе на ноги.
– С ума сойти как блестят! Можно подумать – новые.
На рынке молодая девушка печет прямо перед нами на раскаленном камне блинчики и начиняет их свиным ливером.
Проезжающий мимо мотоцикл чуть не задевает нас, ты отпрыгиваешь в сторону, блинчик падает на землю, и ты принимаешься ругаться – твои красивые сапоги усыпаны жирными пятнами.
Как только мы приезжаем в пригород Мехико, нас охватывает беспокойство. Мы начинаем думать, как найти в этом огромном городе Макку. У нее мы должны остановиться.
Макка – бывшая балерина русского происхождения, подруга Джона Хьюстона. Мы набираем ее номер, и – о чудо! – ее дом оказывается в двух шагах от нас. Макка пригласила множество друзей. Один из них – бородатый приветливый человек – протягивает нам руку: «Меня зовут Влади, я – художник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66