дочка моя всеми новациями живо интересуется. Славка, сын, - меньше, да и живет отдельно. Сонечка его ждет ребенка, им сейчас ни до чего. Ну и правильно!
На следующий день
А в кафе меня не пустили - даром что кооперативное, - переняв, как переходящее знамя, от кафе обычных, казенных, извечную нашу традицию гнать и унижать потребителя. Правда, спровадили вежливо, я бы даже сказала изысканно, что, конечно, уже прогресс, только все равно обидно и грустно.
Всякий раз, приближаясь к кафе или, не дай Бог, к ресторану, как-то непроизвольно сжимаешься: сейчас, вот сейчас важный господин у дверей пошлет тебя подальше, на твое законное место - туда, где грязь, мокрый снег, северный ветер или, наоборот, невыносимая духота. Но тут я надеялась: понаслушалась "Маяка", поначиталась газет, вот и надеялась. Зайду, посижу, позволю себе эту роскошь, тем более после истории с диссертацией: такое унижение нужно срочно заесть чем-нибудь вкусным. Небрежно толкнула дверь, вошла по-хозяйски, а мне:
- Пардон, у нас заказывают заранее.
Еще и "пардон" с французским прононсом, а рожа при этом... Но внутрь я все-таки заглянула. А там, внутри, сплошь багровый плюш и канделябры под бронзу, наглый красавец за стойкой, столики на двоих, а за столиками раскрашенные, как куклы, женщины - сидят по двое, мужчин, как везде, много меньше. И как-то сразу мне стало ясно, что я здесь чужая и они мне чужие. Неуловимый, но явственный запах продажности, пошлая подделка под роскошь... Так что, пожалуй, правильно меня не пустили: избавили всех от взаимной неловкости.
Впрочем, голодной я не осталась: рубанула что-то неопределенное, типа котлет, но дороже, и побрела бесцельно по этому странному, неуютному городу. Даже не чувствуется, что город - так, пространство. А может, это мне только кажется, потому что я здесь чужая и все мне чужие: друзья - в Самаре. Алена, дочь моя неразумная, борется, как тигрица, за возвращение старого имени городу Куйбышеву, надо не надо называет город Самарой и мне велела. Ну, я не против, мне и самой нравится старое имя. "Я живу в Куйбышеве" или того хуже - "в Андропове" - карателе, кровопийце... В утробе их, что ли? Так что пусть борется, лишь бы из института не вылетела с этими своими митингами.
Так ходила я по Москве - одинокая, бесприютная, тосковала и маялась, пока не наткнулась на вывеску врача, психотерапевта. Что это такое, я знала не очень, хотя догадывалась: кому стало, как мне, все противно, кого, как меня, схватила за горло тоска, кого оскорбили так, как меня... Тот же небось психиатр, название только другое, психиатров у нас справедливо боятся: много чего на их совести. Вот и придумали терапевта.
И я вошла в старый дом, поднялась по крутой лестнице на третий этаж, подергала ручку старого же звонка, и мне открыла дверь женщина - тоже старая. Как странно, что в этом городе - тоскливом и шумном одновременно, городе не для людей, от себя человека отталкивающем, есть место, где могут выслушать и помочь, где никто никого не торопит, никто тебя не толкает и на тебя не кричат! Не могла я больше слоняться по улицам в одиночестве, устала целыми днями молчать. Правда, звонила каждый вечер в Самару, но Алены всегда не было дома, а Славка меня просто не понимал.
- Мам, не расстраивайся, - монотонно бубнил он. - Да плюнь ты, мам! Ну-у-у, козлы...
И о себе - знаменитое их "нормально".
- Как живешь?
- Нормально.
- А Соня?
- Нормально.
Как же нормально, когда на последних месяцах? Даже людоедка Эллочка нашла бы какие-то другие слова.
- А вы не ссоритесь?
- Ну чего ты, мам... Да нормально все, мама...
Нормально... А то я не знаю! На работе Славку моего уважают: толковый парень, но дома совсем дурачок - ссорится с женой, как маленький, упрямо капризничает и требует, чтобы его все время любили (кто ж на такое способен?), обидевшись, убегает ночевать к маме (то есть ко мне), наотрез отказывается мыть посуду, бессовестно ссылаясь при этом на классиков. Прямо горе какое-то! А Соню нельзя расстраивать, она вот-вот станет мамой, а я бабушкой - тьфу-тьфу, чтоб не сглазить: что-то стало много трагедий при родах. Уезжая, умоляла его быть спокойнее, не ссориться, но из его слов разве поймешь, как там на самом деле?
- Да будет вам, Людмила Александровна, - уговаривает меня Сонина мама. - Все мы рожали...
Так время же было другое - пища, вода, воздух, другие мы!
Я сняла пальто в просторной прихожей, заплатила старушке двадцатку, уселась напротив, и она стала меня допрашивать: кто я, откуда, адрес в Москве, постоянный адрес, сколько мне лет, чем болела. Но спрашивала ласково, тихо, и я честно, подробно ей отвечала. Потом старушка нырнула в кабинет, вынырнула и пригласила меня войти.
Я ожидала увидеть старичка в белом халате, но мне навстречу встал человек средних лет, в очках, с бородкой и в цивильном платье.
- Проходите, пожалуйста.
Никакого стола, за которым бы он сидел, у него не было, а был легонький журнальный столик с двумя креслами по бокам. В эти кресла мы и уселись. Он смотрел на меня спокойно, с доброжелательным интересом, чуть улыбаясь. "Интересный мужик, - совершенно некстати подумала я. - Женщин небось видит насквозь. Не дай Бог такому попасться". Мне вдруг стало стыдно. Ну чего я приперлась? Не берут диссертацию? А врач здесь при чем? Расстроилась? А как же иначе? Я прямо взмокла вся от стыда и, привыкшая к постоянному понуканию в поликлинике, забормотала что-то невнятное. И тогда он сказал очень просто:
- Людмила Александровна, голубушка, куда ж вы спешите? Времени у нас пруд пруди.
Я чуть не расплакалась - от его улыбки и от того, что имя мое запомнил (правда, перед ним лежала карта, заполненная старушкой, но все равно), а главное, потому, что после этих слов поняла - вдруг поняла, - что всю жизнь спешу, с юности, хотя теперь спешить вроде некуда, разве что в Ленинград, так ведь это надо еще обдумать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28