Стукнет тихонечко в дверь костяшками пальцев.
- Может, поешь?
- Неохота.
Тикают старинные стенные часы. На их фоне еще отчетливей тишина в доме. И, спасаясь от этой гнетущей, вязкой, осязаемой тишины, Любовь Петровна включает старенький телевизор. На экране какая-то муть, или это ей только кажется? Не до телевизора ей теперь.
Там, за дверью, в крохотной комнатушке, мается ее сын.
А она не в силах помочь, потому что не знает. Как же он похож на отца! Весь в себе... Ах, Петр, Петр! Эта рана не заживет никогда. Молча прожил с ней пятнадцать лет, молча ушел к другой. Не совсем, конечно, молчком: буркнул несколько слов - медленно, неохотно, словно кто клещами из него вытягивал, - и ушел. А она осталась позади, в прошлой жизни, оцепенев от боли, непонимания. Такой молчун, такой угрюмый, и вдруг...
Как это получилось, что он кого-то нашел, за кем-то ухаживал, объяснялся? Стыдно и страшно вспомнить - а и забыть невозможно, - как она пыталась понять, жалко, беспомощно вопрошая:
- Кто она такая? Откуда взялась?
- Не важно.
Вот и все, что услышала в ответ Любовь Петровна.
- Откуда-то они всегда берутся, - печально и мудро сказала подруга. Ты ведь знаешь; у нас на каждого мужика - по две бабы. Так что кто-нибудь да найдется.
Ладно, хватит! Сколько лет можно недоумевать, изумляться? Кобели они все, вот что. Только одни породистые, а другие дворняги - вот и вся между ними разница. Так что же творится с Аликом? Осенью таким был счастливым, убегал-прибегал, хватая на ходу бутерброды, все мчался куда-то. А однажды пришел как мертвый, хоть и был в самом лучшем своем костюме и вместо галстука - бабочка. Ее, эту черную бабочку, Любовь Петровна заприметила сразу: видела у Кирилла на шее...
Да что же она? Надо, наверное, аккуратненько повыспрашивать у Кирилла. Он славный мальчик, может, и скажет. А она попросит ничего не говорить Алику... Нет, невозможно: Алик никогда ей этого не простит, да и не заслужил он предательства, переговоров за его спиной.
Они доверяют друг другу, и это он спас маму, когда сокрушительный удар нанес ей его отец. Мальчишкой был, школьником, а как-то все понял, душой, не умом понял, и спас, вытащил из черного отчаяния, беспросветной обиды, ревности, унижения. И уж потом поняла она, что сын ее - тоже жертва: его-то бросили тоже.
И как, интересно, у мужчин получается? Бросить свое дитя и пойти дальше как ни в чем не бывало...
Значит, Кирилл отпадает. Остается ждать и терпеть эту напряженность, гнетущую тишину в доме.
Хоть бы только из института не выгнали! Этого она просто не вынесет.
***
Стиснув зубы, призвав на помощь все свое мужество, Алик боролся с дьявольским наваждением по имени Рабигуль. Хорошо, что второго такого имени не существовало в природе. Ну если не в природе, так по крайней мере в Москве. Как бы он вздрагивал в институте, если б имя было попроще, как, например, у ее подруги-скрипачки. У них на курсе была, конечно же, Маша, а еще были Вера и Таня, Надя, Полина. Девушки по имени Рабигуль, естественно, не было.
Так что можно было смело входить в любую аудиторию, где звенели всяко-разные голоса, призывавшие этих самых Маш и Тань.
- О-о-о, кого мы видим! - воскликнула энергичная Верочка, староста курса, когда Алик, впервые после долгого перерыва, нежданно-негаданно явился на лекции. - Кто к нам пожаловал...
В свое время Кириллу понадобилось немало усилий и целые реки самой откровенной лести, чтобы ее умаслить.
- Слушай, ты человек или кто? - вскипел он в конце концов. - Ставь плюс, и точка! - Кирилл ткнул пальцем в ведомость против фамилии Алика. - У него дела, понимаешь, дела! К нему дядя из Владивостока приехал.
- Ну и что? - удивилась, округлив и без того выпуклые глаза, Верочка.
- Надо же дяде показать Москву, - осерчав на непонятливость Верочки, раскипятился Кирилл и принялся приглаживать свою буйную шевелюру, вечно торчавшую дыбом.
Этот маневр позволил ему не смотреть в наивные голубые глаза Верочки.
- Так сколько можно ее показывать? - не унималась упрямая Верочка.
Она была на диво дотошна, потому и избрали ее на трудную, какую-то двусмысленную роль старосты.
Ведь что такое - староста курса? С одной стороны, весь курс - это твои товарищи, и сама ты - одна из них. С другой - отмечая присутствие и отсутствие, ты вроде доносчицы. Но Верочка ловко со своей ролью справлялась, как бы и помечая, кто ходит на лекции, а кто - нет, но и особо не зверствуя. К тому же шумный Кирилл отчаянно ей нравился, и споря, и медленно отступая, она надеялась, что какие-то ниточки вдруг да и протянутся между ними.
- У них во Владивостоке отпуск раз в три года! - горячился Кирилл, недоумевая про себя: "Зачем я, дурак, придумал про дядю? При чем тут Владивосток?"
Впрочем, отступать уже было некуда. Полагаясь на вдохновение, размахивая руками, Кирилл выпалил все, что когда-либо слышал о суровых порядках в закрытых городах России, о бесстрашных капитанах, бороздящих холодные воды сурового океана и ступающих на берег, а тем более прибывающих в столицу нашей Родины так удручающе редко, что грех великий не уделить им внимания... Верочка хлопала ресницами, открывала рот, чтобы вставить слово, но Кирилл говорил без остановки, и рука ее сама собой нарисовала в ведомостях кучу крестиков против фамилии злостного, однако благородного в своих родственных чувствах прогульщика. Так что конфликта, типа снятия со стипендии или там строгача, ловко удалось избежать.
Теперь Алик свирепо наверстывал упущенное.
Вообще-то Губкинский институт - заведение строгое, основательное, общими фразами, неконкретикой там не отделаешься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56