Опять же из-за отсутствия лингвистических знаний пришлось покивать.
– Данке, данке… – улыбалась я, мучительно пытаясь сообразить, что делать дальше.
Весь ужас заключался в том, что телефона Катюхи я не знала.
Немцы притихли, пили пиво и рассматривали меня. Опять повисла неловкая пауза.
– Цурюк на хаус… – попыталась я разрядить обстановку.
Розовощекие близнецы Нойберт и Ганс переглянулись. Надо как-то донести до них, что моя подруга с мужем-программистом живет где-то рядом и я просто заблудилась.
– Рашэн. Программист. Арбайтен в Штутгардт. Гастарбайтер. Катя и Дмитрий.
Собеседники оживились, я разобрала даже слова «фрау» и «Кэт», но дальнейшие пятнадцать минут разговора больше ничего не прояснили. Потом хозяину, вероятно, надоело строить из себя самого гостеприимного бармена в мире, и он произнес довольно эмоциональную речь, несколько раз настойчиво указав мне на дверь. Такой поворот событий показался неожиданным, ведь еще минуту назад мы были лучшими друзьями.
Голос изнутри испуганно зашептал мне, что пора убираться. Когда я поднялась со стула, Хорст и товарищи сразу же вскочили со своих мест, стали жать мне руки, возбужденно кивать – только что не зарыдали от радости. Бить вроде не собирались.
В общей суматохе я попыталась забыть мешок с обносками. Не тут-то было. Когда дверной колокольчик завопил прощальное «Джингл белл», Хорст узрел свой полосатый тюк с благотворительными портками, страшно переполошился и, схватив пожертвованное, в два широких прыжка догнал меня.
– Спасибо, – мрачно сказала я, принимая в объятья пакет побирушки. – Лучше б бутерброд дали с ветчиной.
На улице подвывал ветер. Мокрый снег норовил прилепиться к ресницам, круглая сливочная луна скрылась за тучей.
Справа на дороге показались две нахохлившиеся фигуры. Двое рослых мужиков в куртках-дутышах, спрятав лица в капюшоны, шли сквозь серую мглу. В тусклом свете низких фонарей они казались весьма зловещими.
Я быстро пошла налево, прижимая к груди подарки Хорста. Мужики что-то закричали, замахали руками и ускорили шаг. Я бросилась бежать, они – следом. Сердце запрыгало в груди, забилось о ребра. Я неслась не разбирая дороги, то увязая в глубоком снегу, то вновь вырываясь на тропинку, не в силах перевести дух, чтобы огласить сонную немецкую деревеньку страшным криком преследуемой жертвы. Полосатый баул мешал бежать, я отшвырнула его прочь, и он, распахнув брюхо, усеял снег ношеными штанами хозяина пивнушки и веселыми летними кофточками его фрау.
И тут я услышала голос своего мужа:
– Стой, дурында! Совсем с ума рехнулась?
Глава 2
С новым счастьем!
Шлепая босыми лапками, в комнату прибежал мой пятилетний сын Гришка. Остановился прямо передо мной и серьезно произнес:
– Мама, ну давай с тобой жениться. Папа же уже старый.
– Маш, вот и ты дождалась, – засмеялась Катька, подвигая ближе к елке большую квадратную коробку из-под телевизора, – рано или поздно все сыновья делают мамам предложение.
– В таком случае, пусть лучше рано. Если бы он сказал такое в восемнадцать…
Да уж… О новом браке стоит задуматься. После моего неудачного побега из Гольхема прошли сутки. Антон все еще со мной не разговаривал.
– Хорошо, Гришаня, я подумаю, – честно сказала я. – Пойди, пожалуйста, надень колготки. Дядя Дима обещал нас завтра повезти в Германию гулять, а если ты простудишься, то мы никуда не поедем.
– Почему?
– Потому что ты всех немцев соплями распугаешь.
– Мама, а рыцари будут?
– Обязательно. Их тут полно, как собак нерезаных.
Гришка на секунду задумался, вероятно, представив, как завтра выйдут ему навстречу в полном облачении древние воины, развернув знамена и сомкнув неприступной стеной блестящие щиты, потом встрепенулся и ускакал в гостевую. Скоро мы услышали, как он ворочает тяжелые дорожные чемоданы, – ищет колготки.
Катюха медленно и осторожно, чтобы не потревожить малыша в животе, опустилась на пол на коленки. Блаженно улыбаясь, распахнула складные уши большой картонной коробки. Сверху лежал слой старой желтой ваты, с прожилками разноцветного елочного дождика, с маленькими пятнышками круглых конфетти и узлами колючего новогоднего снежка.
– Это настоящие игрушки. Из детства, – шепотом сообщила Катька. – Не то что нынешние. Представляешь, они здесь делают шары, которые даже не бьются. Ф у, гадость какая! Ты его фигак об пол в сердцах, а ему хоть бы хны. Ты его опять об пол, а он скачет, как мячик. Так можно и в психиатрическую лечебницу угодить.
Катюха отложила в сторону слежавшийся блин желтой ваты и аккуратно начала выкладывать из ящика свои богатства – старые елочные игрушки, которые ей в Гольхем передала с оказией мама.
Первым появился стеклянный космонавт в розовом скафандре с облупившейся на космической попе краской, затем поблекшая шишка с ободранным боком. За ней скрученная, как сверло электродрели, сосулька – таких давно нет в продаже. Теперь сосульки гладкие и мутные, словно обледеневшие в полете пренебрежительные плевки.
Рядом с ними Катька положила удалого Деда Мороза, скорее похожего на Мизгиря в период загула, чем на скромного старца, посвятившего себя благотворительности и детям.
– Класс! – с придыханием сказала Катя. – Я их помню столько же, сколько себя. Без них не может быть праздника.
Я снисходительно улыбнулась: Катька при всей ее напускной грубости всегда была чересчур сентиментальна.
И вдруг… Катерина вытащила зайчика. Стеклянный заяц на железной лапке с желтыми поролоновыми ушами и розовым поролоновым шарфиком накрест вокруг несуществующей шеи. Именно такой заяц, вернее его гибель, обусловил много лет назад мой выбор профессии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12