.. беглая запись, пунктир образа - о, точно, точно! - именно это слово... Идут минуты, проходит час, и парус уже поставлен, и дует сильный ветер...
А может быть, это похоже на медленное возгорание костра? Чирк зажигаемой спички, едва-едва, и боишься, что погаснет, но вот занимается... Там и тут вспархивают беглые синие язычки огня, и... занялось, пошла, идет хорошая тяга... А теперь не зевать: крепче узлы, связки... вылепливается сцена, которая должна стать рычагом действия... И то, что говорит этот персонаж, - а за минуту до этого ты не знаешь, что он сейчас это скажет, то, что он произнес, сам испугавшись звука своего голоса... это полностью меняет кропотливо продуманную сцену. Да какую там, к черту, сцену! Ведь если он догадывался, это опрокидывает все!
Но главное - подготовить и оправдать абсолютно неподготовленное, неоправданное убийство в финале романа. Случайное, идиотское убийство, в котором никто не виноват и виноваты все, убийство, к которому идет, медленно проворачиваясь и буксуя на якобы незначительных сценках, пустяковых деталях и вроде бы ненужных персонажах, действие всего романа...
Жертва. Невинная искупительная жертва.
А не перенести ли действие на канун Судного дня? Или наоборот - на вечер после Судного дня. Да, вечер, когда все расслаблены и уже утолили страшный голод изнурительного поста. И когда раздается этот выстрел... (или нож? Нет, именно случайная дурацкая пуля, а нож ведь надо с силой всадить в тело, в шею, это намерение, это злодейство, это иные мотивы, это другой роман. Нет-нет, именно пуля, которая выпархивает из ствола, как не воробей не поймаешь)... и когда раздается выстрел...
...И все-таки, где и чем заработать, если так мучительно, так изнурительно не хочется - не можется - никакой регулярной службы, которой, кстати, еще для нее нигде и никем не приготовлено?
В сущности, она не боялась никакой физической работы и умела делать все. Вообще известная писательница N. была крепкой неизнеженной женщиной, спокойно и незаметно перемалывающей всю тяжелую домашнюю работу. Она могла таскать тяжести, красить стены, умела даже класть кафельную плитку, не говоря уже о разнообразном мытье. (Разумеется, в последние лет десять в Москве у нее была приходящая домработница - любимый человек, член семьи, к приходу которой готовился обед повкуснее.)
Да-да, это легче, какая-нибудь незамысловатая физическая работка в вечернее время - мытье полов в каком-нибудь уютном офисе.
Забавно, что друзья и милые знакомые, стоило ей заняться поисками подобного приработка, в ужасе закатывали глаза и разводили руками: известная писательница N. и грязная работа?! О, не говори, не говори, даже и думать не смей! Неужели для тебя не нашлось бы места в какой-нибудь газете?!
Все это свидетельствует только об одном - эти интеллигентные милые люди, образцовые читатели прозы и тонкие ценители различий стиля того или иного писателя ни черта не смыслят ни в природе творчества, ни в устройстве писательских мозгов. К тому же их занимает вопрос так называемого "престижа". Значит, если она с утра до вечера будет торчать в редакции одной из многочисленных русских газетенок, дешевые "офисы" которых все, как один, похожи на привокзальные сортиры, и будет гордо называться редактором одной из русских газет (можно и визитку заказать), тех газет, которыми владеют не знакомые с кириллицей смуглые люди в кожаных туфлях на босу ногу; если, повторим, с утра до вечера она будет переписывать тошнотворный бред какого-нибудь воспаленного графомана, какого-нибудь Мишки из Кфар-Сабы, а потом еще этот Миша станет звонить ей ночью домой со своими гнусными амбициями... - вот это будет престижно, это будет то самое "не стыдно сказать". А то, что после одного такого "рабочего дня" еще месяц в замусоренной голове ее не мелькнет ни звука, ни дуновения, не забрезжит ни единой чистой ноты, которую можно было бы тянуть, насвистывать, вытягивать в тишине из нее хоть какую-то бедную мелодию мысли... Это ничего, это не страшно. Как-нибудь, можно пописать в свободную минутку, прикорнув где-нибудь на краешке редакционного стола в обеденное время... Неделя-другая, и, глядишь, порадуете нас очередным своим рассказом. Мы так любим вашу легкую, ироническую и едкую прозу!
Чтоб вы сдохли все, дорогие мои читатели, поклонники моего таланта.
Вообще писательница N. давно подозревала, что у нее не все в порядке с писательским самоощущением. Взять, к примеру, такую этическую категорию, как слава. Ну, не слава. Ну, известность. Ведь нет такого писателя, которого не беспокоила бы проблема его известности. А вот писательница N. с самой ранней юности, с первых публикаций относилась к этой проблеме не то чтобы равнодушно, но как-то... устало. Иногда даже ей и хотелось чего-то такого, да как представишь, что порой из этого выходит, так и подумаешь - ну ее совсем, эту известность.
Да хоть вчера - прибегает домой младший сын, плачет и жалуется, что во дворе его все время обижает мальчишка постарше. Вот, насыпал на голову песка с грязью. Ну, она сразу выскочила во двор - в чем была, разъяренная, как мегера. Налетела на этого мальчишку, схватила за ухо, наорала. Сейчас уже не вспомнить - что кричала. Что-нибудь подобающее случаю. Мол, еще раз подойдешь к моему сыну, я из твоих ушей пельменей налеплю. Глупость, конечно.
Пока по лестнице домой поднималась на свой четвертый этаж, представляла, как лет через пятьдесят этот мальчишка еще вдруг воспоминания писать примется.
"Однажды, когда я играл во дворе, меня ни за что ни про
что оттрепала за уши в то время еще не старая известная
писательница N. Неприглядную она представляла собой картину
спортивные бриджи, пузырящиеся на коленях, замызганная куртка,
всклокоченная голова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104