Ему хотелось схватить ее, сжать в крепких, горячих объятьях... Блеск ее прекрасных глаз привел его в крайнее возбуждение... Толкало к ней. Страсть, неукротимая, бешеная, ударила в голову. Можно все забыть! И то, что ты царь, что ты муж, супруг, а не бесчестный любовник, тайно прокравшийся к чужому очагу. Смуглое, гладкое, подвижное тело ее притягивало к себе... Оно создано для ласк и греха... Оно - стихия, безумие...
Но Иван Васильевич подавил охватившие его чувства и, молча выслушав жену, вышел из опочивальни. Надо было видеться с Курбским. То было сегодня в полдень.
Царь чувствовал себя теперь провинившимся перед царицей.
- Прости! - прошептал он, припав губами к ее теплой, пышной груди. Мария! Бог послал мне тебя, чтоб успокоить мою душу... Ты - дар пресветлый... небесный подарок царю... Бог видит мои страдания.
Царица открыла глаза, погладила его по голове, прошептала:
- Не говори о боге. Ложись!.. Сокол мой... Жду тебя!
Крепко поцеловала его в щеку.
- Ты царь? Ты мой... Зачем ушел? Зачем обидел? Худо так! Скушно мне.
- Посольский приказ... Литва... Дьяки уезжают... - оправдываясь, ласково произнес он, зная, что царица ненавидит Курбского, а потому и не поминая его имени.
- Не надо никого!.. Прогони их всех. Ну их! Ты, ты один!.. Ты - мой! Останься!..
- Останусь! - с кроткой решимостью в голосе сказал Иван Васильевич. Злая ты, Мария. Злая! - рассмеялся он, готовясь ко сну. - И чудная! Тебе не к лицу тяжелые мантии царицы. Кошка!..
- Зачем обижаешь?
- Не обижаю, государыня!.. Нет. Русский царь взял тебя в царицы, ибо достойнее не нашел украшения своему трону...
И в ту минуту, когда он прильнул к ее груди, вдруг в голову ударило: "Анастасия!"
Невольный вздох, вырвавшийся у него, смутил Марию:
- Государь! Вздыхаешь?!
Прошептав молитву, Иван Васильевич лег в постель.
- Нет, ты не злая! - дрожа всем телом, сказал он. - Мои вороги, неверники, клевещут на тебя... В ту ночь, завтра, ты пошлешь в чарках вино нашим сторожам, которые оберегают нас... возьмешь лукошко с зерном и станешь с крыльца кормить голубей... На паперти, в соборе, оделяй нищих лептою из своей казны... Таков наш обычай.
- Ну их всех!.. - крепко прижавшись к мужу, по-мальчишески крикнула Мария. - Не хочу их!.. Одного... тебя одного хочу... Забудь все! Люби меня, одну меня!
Она обвила руками шею царя и с силою притянула его лицо к себе.
- Задушишь! - прошептал Иван Васильевич, покрывая ее лицо поцелуями.
А караульные стрельцы и не чуяли, что за ними следил сам царь.
- Гляди, штой-то там! Будто дрова развалились?.. - указал копьем в сторону дровяника один из них.
- Так то и было, - лениво зевнув, ответил другой.
- Кто же то сделал? - сердито спросил третий.
- Эх ты, дурило!.. Вот разобью тебе рыло, да и скажу, што так было... - рассердился его товарищ.
- Буде. Угомонись!
- Ну, а чего ж ты пристал? Чай, мы с тобой дров у царя не воровали...
- На нашей душе греха нет. То верно.
- Спаси бог! Мы с тобой не бояре. Нам бегать от царя неча. Слыхал?
- Не. А што?
- Будто Сильвестра-попа из монастыря дальше угнали.
- Куды?
- Закудыкал! На Студеное море... в Соловки... Бояре, слыхать, того более осерчали... К королю бегут...
- Бедняки мы, братец, с тобой, а гони меня теперича в какое хошь царство, силом тащи - не пойду. Ни за што. Истинный бог! Нечего мне там делать!
- То-то и оно: правда светлее солнца.
- Што и говорить! Все одно - беги не беги, а от правды никуда не денешься. Завали ее золотом, затопчи ее в грязь, - она все наружу выйдет.
- Поворот в жизни произошел, - стало быть, кому-то надобно бежать.
- А кого-то и на плаху надобно...
- Не нашего ума дело. Найдут - не пощадят.
- Государь наш батюшка лют стал, гневен... Исхудал...
- Адашевские, бишь, прихлебатели изводят.
- Бог их знает! Кто их там разберет! Они на царя, царь на них, тока нашему-то брату не легче.
- И што боярам надобно?
- Все царями хотят быть... Скушно!
- Видать, уж такой у них норов. А норов, как говорится, - не клетка, его не переставишь. Вот и бегут. Позавчерась Антон Богданов, да Карачаров, да Марк Сарыгозин утекли в Польшу, а ныне, гляди, Верейские князья, да Белозерские... Беды!
- Одначе, морозит. Бывало, винца выносили... Теперь уж нет... Эх, эх! Скушно.
- Снежку бы!.. Он согревает.
- Господня воля... может, и пойдет. А што приставов-то везде понагнали, страх! Ни конному, ни пешему проходу нет... Хватают кого попало, да все не тех... Грех один!
- Тут-то человека едва не изрубили на засеке, а он будто царский же гонец. Беда!
- Мало ль народу похватали зря, да и пытке предали...
- Теперь у царя новых усердных слуг много... Вон Малюта кого хочешь порешит... Сгубит - и не узнает никто: где и когда и кого... Просто! Тайный человек у царя. Перелобанил уже немало вельмож.
- В таких статьях люди напролом идут - голов не жалеют. Чья возьмет.
- А ты думаешь - чья возьмет?
Наступило молчание.
- Бог каждому путь указует. Народа токмо жаль! Измучились люди. Война разорила.
- Дай бог нам терпенья!.. Страшно, коль подкосимся. Страшно. Пропадет Москва. Тяжко, брат, на душе, тяжко! Народ терпит... Ждет все... чего-то ждет...
- Так уж бог создал: у каждого званья своя мысля... И-их, господи! Дождаться бы светлых деньков... Видать, так и умрем... Измучили мужика, уж и смерть не страшит его.
IV
Царский постельничий, бравый молодчик, Вешняков, обнажившись по пояс, стоял утром на дворцовом крыльце и усердно растирал себе снегом грудь, шею, руки, чтобы прийти в себя после вчерашнего.
Всю ночь пировали большой пир у царя. Уйма выпитого, горы всего поедено, а теперь тяжесть в голове. Да и во всем теле противная какая-то ломота. Под утро разошлись. Еще не все и разошлись-то! Кое-кто и сдвинуться с места не смог, остался заночевать на царевом дворе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25