А он плетет невесть что — пойди пойми, чего хочет.
Но Агриппина, оказывается, всё отлично поняла. И выжимать из капитана главных слов не стала.
— Погодите, погодите… — Она остановила его движением руки. — Оставьте эти ваши морские метафоры. Платон Платонович, милый… Вы мне очень дороги. За эти месяцы я к вам привязалась. Что привязалась — я вас… — Недоговорила, затрясла головой. — Нет, нет! Вы знаете мою историю! — Госпожа Ипсиланти повернулась к портрету, в ее глазах заблестели слезы. — Я плачу о нем, о моем Саше, каждую ночь! Восемь лет — каждую ночь! Он так мало жил! Он лежит там, на темном океанском дне, совсем один, никому не нужный, всеми забытый! Если и я его предам, что ж это будет? Можно ль так поступить?
В сильнейшем волнении Иноземцов перебил ее:
— Конечно… Да-да, я понимаю. Предавать никак нельзя-с. Еще и в канун Александровых именин… То есть, виноват, не в именинах дело, а дело в том, что я подлец. Как это я осмелился вообразить, будто… Да еще сунуться с предложением! Простите меня! Если только это возможно.
Он вскочил, опрокинув стул. Лицо у бедного Платона Платоновича было такое, что у меня просто сердце оборвалось.
Забыв обо всем на свете, я кинулся в гостиную из своего укрытия. Мне показалось, что он сейчас упадет.
— А, Гера, — пролепетал Иноземцов. — Очень кстати. Пойдем, брат. Нам пора… восвояси.
— Погодите, Платон Платонович, мы не договорили! — Никогда еще Агриппина не смотрела на меня так сердито. Я и не подозревал, что она умеет так ожечь взглядом. — Я еще не все вам сказала!
— Нет-нет, нам в самом деле пора-с… — Капитан пятился к двери, неловко кланяясь. Она шла следом. — На фрегат нужно-с. У нас очередь подходит на ночные стрельбы… Надобно подготовиться.
Хозяйка остановилась, поняв, что его не удержишь.
— Но мы ведь завтра увидимся? Смотрите. Вы обещались быть. Слово моряка?
— Конечно. Обещал — исполню-с.
Госпожа Ипсиланти печально сказала:
— Так до встречи на театре!
На улице, надевая шляпу, Платон Платонович проговорил с горькой усмешкой:
— Вот именно: театр да и только… Нужно закурить.
Он сунул руку в карман, но вместо сигары достал полупустой пузырек. Поглядел на него — да в сердцах отшвырнул. Маленькая бутылочка покатилась по земле.
Я малость отстал от капитана.
Зелье в действии
…А вот большая и яркая картина, вся наполненная красками и светом, однако по краям обрамленная густой черной тенью.
Это тридцатое августа одна тыща восемьсот пятьдесят четвертого года. День памяти святого благоверного князя Александра Невского.
Я в Дворянском собрании. Попал сюда я лишь благодаря тому, что состою при капитане «Беллоны». Простолюдину в столь возвышенном месте находиться не положено. Но я в матроске тонкого сукна, брюках со штрипками, сверкающих штиблетах — барчук и только. Платон Платонович позаботился нарядить меня так, чтобы никто не распознал юнгу, нижайшего из нижних чинов.
И всё ж я отчаянно робею. Во-первых, я ослеплен великолепием зала с его белоснежными колоннами, золотой лепниной, хрустальными люстрами, пурпурными портьерами и бархатными креслами; повсюду эполеты, позументы, муаровые орденские ленты, высокие дамские прически, сверкающие ожерелья, алмазные венцы (по-иностранному — диадемы). Во-вторых, я трепещу из-за предстоящего объяснения с Дианой. Вчерашнее капитаново фиаско (это как поражение, только еще хуже) не прибавило мне храбрости.
Но я не благородный Платон Платонович, я твердо решил, что от помощи зелья не откажусь. Часто я сую руку в карман и стискиваю потными пальцами бутылочку, которую вчера украдкой подобрал в дорожной пыли. Еще больше я надеюсь на другое мощное оружие — чудесное подземелье с мозаикой, увидев которую Диана сама поймет, как крепко и неразрушимо связала нас с нею судьба.
В креслах места для меня, конечно, не предусмотрено. Там и лейтенантов с поручиками почти не видно, все больше штаб-офицеры с плечами, украшенными золотой канителью. Даже Иноземцова, даром что командир боевого корабля, усадили в десятый ряд…
Но мне в зал было и не нужно. Я сразу юркнул за сцену, специально сооруженную ради спектакля. Там висели занавесы в три ряда: первый — с вензелями Черноморского флота, два остальных с намалеванными декорациями. Было где побродить и где спрятаться. А заодно и к Диане поближе.
Пансионерки и госпожа Ипсиланти заперлись в примыкающей к залу комнате. Я постоял у двери, послушал тихое пение — там репетировали.
Однако когда начался спектакль, я не утерпел и пошел смотреть. Очень уж много диковинного рассказывали у нас в Севастополе про это представление. Будто благодаря всяким хитрым машинам и невиданным трюкам морское сражение в театре совсем как настоящее. Можно ль было пропустить такое диво?
Смотрел я из-за кулисы, то есть сбоку и очень близко. Должно быть поэтому представление мне не шибко понравилось. Актеры были чересчур размалеванные, все время размахивали руками и ужасно орали — даже Леночка, дочка благородного старика-адмирала, голосила, словно ее режут. И пот по ней лил прямо ручьями.
Единственное, растрогал меня адмирал, когда раскричался про пасынков отечества, опьяненных французщиной и обезьянством. Я сразу вспомнил противную задаваку Крестинскую и даже не удержался, захлопал, когда адмирал гаркнул: «К нам не может пристать западная зараза потому только, что кровь у нас слишком благородная!» В этом месте, правда, весь зал зааплодировал, а кто-то даже прогудел командным басом: «Истинно так!»
Однако вскоре я заскучал. Актеры лишь болтали про войну, а сражения всё не было. Я отправился посмотреть, как у них тут устроена всякая машинерия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120