Я перемахнул трехсаженную ямину, приземлился на той стороне, покатился, вскочил, встряхнулся.
Планшет не выпал, он был у меня за пазухой.
Оглянувшись, я увидел на бруствере несколько солдат, а сзади карабкались еще. Некоторые были при ружьях, а один уже начал целиться.
— Мама-а-а! — завопил я, хоть матери своей не помнил, не знал.
Втянул голову, понесся через поле. Здесь, внизу, туман еще стелился по мокрой траве, и мне казалось, будто я бегу через бурлящий кипяток.
Бах! Бах! Бах! — загрохотало сзади.
Возле уха вжикнуло. Я припустил быстрей.
«Беллона» плыла над молочной землей недостижимо далекая. Я бежал к ней, не сводил с нее глаз. Она одна могла меня спасти.
Что-то случилось с моим хваленым зрением. Раньше на бастионе была одна вышка, и ту-то сбило ядром, а теперь мне мерещилось, что над «Беллоной» парят пять одинаковых вышек. Они покачивались и расплывались, озаренные розовым солнцем.
Вокруг меня воздух звенел и лопался. Я начинал задыхаться.
Но бег мой внезапно прервался. Из-за того, что смотрел только на «Беллону» с ее призрачными мачтами-вышками, я не заметил выбоины — и грохнулся с размаху, ударился о землю подбородком и грудью.
Выстрелы прекратились. Я понял, что застоявшийся в ямке туман делает меня невидимым для стрелков. Но он прорежался прямо на глазах. Минута-другая — и совсем истает.
Я приподнялся, оглянулся.
Из рва лезли люди в турецких безрукавках и шапках. Зуавы! Вот почему французы не стреляют — решили взять живьем.
Преследователей было трое. Я уставился на них, оцепенев.
Что делать?!
Оставаться на месте — схватят. Побежать — снова откроют огонь.
Вдруг прямо перед зуавами вздыбилась земля. Меткий выстрел орудия с «Беллоны» швырнул одного наземь. Другой, повернувшись, спрятался во рву. Но третий не испугался. Он несся огромными прыжками прямо на меня. Я увидел пегую бороду, черную дыру разинутого рта, сверкающий в руке кривой кинжал.
Я должен быть благодарен бородатому зуаву. Если б я так сильно его не испугался, то не набрался бы духу вылезти из ямы и рано или поздно меня подстрелили бы.
Но ужас вытолкнул меня из укрытия.
Больше я не оглядывался.
По мне снова стреляли, и трещал воздух, и земля под ногами взметалась фонтанчиками. Но я бежал, бежал, бежал — воистину чудо Господне, что ни одна из пуль в меня не попала.
Наконец я скатился в ров перед нашим бруствером. Сил карабкаться по крутому скосу уже не было. Я сидел, разевал рот и не мог даже крикнуть.
Кто-то мягко, как кот, приземлился рядом.
Джанко.
Он деловито ощупал меня: цел ли.
Потом крепко взял за пояс и приподнял. Поставил себе на плечо мою ногу.
Сверху перегнулся Соловейко.
— Тяни руки, мать твою!
Вцепился в запястья, рванул.
Я оказался на валу.
— Стаскивай его вниз! — услышал я голос Платона Платоновича. — Не дай бог в последнюю минуту подстрелят!
Меня сволокли за бруствер.
Всхлипывая, икая, я совал в чьи-то руки планшет.
— Вот… Вот… Всё там… Там…
Соловейко стоял надо мной, уперевшись кулаками в бока, кривил веснушчатый нос.
— Жив и в портки не наложил? — подмигнул он. — Зря, я б постирал.
Он достал из-за пазухи что-то длинное, полосатое. Сдернул с меня бескозырку, чудом не слетевшую, пока я драпал через поле.
Это была георгиевская ленточка. Соловейко бережно обмотал ее вокруг околыша, чувствительно шлепнул меня по затылку и нахлобучил хвостатую шапку на мою голову.
— На-ко вот. Твоя…
Два раза посвящали меня в моряки: сначала капитан щелчком по носу, потом мой враг Соловейко — подзатыльником.
Третьего раза не будет, поклялся я себе тогда, под бруствером.
И клятву свою не нарушил. Теперь, в это мгновение, могу сказать это наверняка.
Лучшая ночь моей жизни
…Сладкий запах ладана и свечного воска. Мирное сияние икон, подсвеченных огоньками. Мерцание золотых риз и эполет. И, как два бесценных сокровища, узорчатые короны, вознесенные над головами жениха и невесты.
В Петропавловском храме венчается раб Божий Платон рабе Божьей Агриппине. Четвертое октября, вечер…
Когда, отоспавшись после всех потрясений, я вылез из блиндажа, на меня обрушились две новости: одна страшная, другая удивительная.
Оказалось, что на третий бастион перебежал ирландец, рассказал: завтра утром сразу после рассвета назначена генеральная бомбардировка.
Ждали-ждали и дождались.
Вторую весть сообщил взволнованный Платон Платонович. Ему было письмо от госпожи Ипсиланти. Узнав о завтрашнем сражении, она выразила желание нынче же вступить в законный брак. Капитан и не подумал усомниться в резонности этой просьбы. Раз Агриппина Львовна этого хочет, значит, так тому и быть.
Устроить всё в несколько часов было непросто. Я сбился с ног, исполняя поручения Иноземцова. Сначала — к коменданту порта за разрешением, потом к отцу настоятелю. Того на месте не оказалось. Как и многие горожане, он перебрался на Северную сторону, подальше от грядущей канонады. Однако решили и эту трудность: архиерей дозволил произвести обряд нашему корабельному священнику. Певчих, конечно, взять было негде, и букет я сумел добыть только один. Но зато пышный, из любимых Агриппиной белых хризантем.
Платон Платонович собирался сразу из церкви вернуться на фрегат — насилу его отговорили. Порядок на «Беллоне» идеальный, к бою всё готово, люди в ободрении не нуждаются. После венчания офицеры вернутся на бастион, а командиру до утра отпуск.
…И вот я стою за спиной у Иноземцова, держу над его головой венец — такое мне вышло отличие за доставленный планшет. Дороже любой медали.
Над молодой корону держит Диана — вытягивает руки как можно выше, чтоб не помять высокую прическу с апельсиновым цветком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120