Особенно много приезжало американцев — эта далекая страна, в отличие от Европы, относилась к России с сочувствием. Вероятнее всего, симпатия объяснялась не столько русофильством, сколько застарелой англофобией, но, как говорится, враг моего врага — мой друг.
Лекарь из города Бостона, жители которого некогда устроили англичанам знаменитое чаепитие, попал в поле зрения штабс-капитана по четырем причинам: во-первых, черноволос; во-вторых, тридцати лет от роду; в-третьих, тонкого сложения; в-четвертых, подходящего роста — два аршина и примерно три вершка. В связи со своим англоязычием Финк угодил на особо пристальный учет, а кроме того из подорожной явствовало, что прибыл он из Петербурга. Правда, русского языка американец не знал, но ведь мог и прикидываться?
Чем больше Аслан-Гирей приглядывался к волонтеру, тем меньше тот ему нравился. Возможно потому, что все остальные были прямо-таки без ума от душки-американца. Общительный, улыбчивый, Финк как-то подозрительно быстро, в несколько дней, научился смешно, но понятно лопотать по-русски и обзавелся невероятным количеством знакомств. Даже Агриппина его отличает, а уж Финк не теряется — так подле нее вьюном и крутится.
Не в том дело, всякий раз одергивал себя Девлет, когда мысль сворачивала в эту сторону. Чушь! Лекаришка — несомненный «кандидат», Агриппина же тут совершенно не при чем.
Но едва войдя в просторный шатер, все стенки которого из-за духоты были приподняты, и по привычке отыскав взглядом Иноземцову, штабс-капитан нахмурился. Сердце у него ёкнуло, так что насчет «чуши» был самообман.
Американец откусывал яблоко и говорил что-то веселое. Его зубы казались очень белыми по контрасту с короткой черной бородкой без усов (у нас так никто не выбривается). А Иноземцова слушала и улыбалась. Девлету она никогда не улыбалась, она вообще очень редко улыбалась — а тут пожалуйста!
Что чертов Арчибальд к ней липнет, это неудивительно. Другие сестры похожи на монашек — постнолицые, некрасивые, большинство немолодые. Но даже если б все они были юными красотками, разве может кто-то сравниться с Агриппиной Львовной?
Как обычно, Девлет отошел в темный угол шатра и оттуда, почти невидимый в тени, стал смотреть на Иноземцову. Его б воля — каждый миг жизни только этим и занимался.
Поганый у Аслан-Гирея был кисмет. Как у горбуна Квазимодо из мелодраматического сочинения господина Гюго. Худший из уродов полюбил прекраснейшую из женщин. Притом он был уродом с дополнительным обременением, а она — красавицей на пьедестале безнадежной недоступности.
Агриппина благоговейно лелеет память своего героического супруга, прочие мужчины для нее не существуют. Останься Девлет таким же, как до увечья — все равно не посмел бы подвергнуть эту святую верность испытанию.
И что бы он мог ей предложить? Перейти в ислам и сочетаться с ним мусульманским браком? Невообразимо. Ведь сам же он не смог бы отказаться от веры, в которой вырос, даже ради любви. Кому нужна любовь вероотступника? Предал Бога, предаст и любовь.
Однако кто сказал, что любовь насытившаяся выше любви голодной? Несказанное счастье уже то, что на свете есть Агриппина, что он с нею знаком и что она считает его своим другом. На нее можно смотреть, с ней можно говорить, а потом вспоминать каждый миг общения. Была же у средневекового рыцаря Прекрасная Дама, которой он служил, не помышляя о плотской близости?
Прошло несколько минут, прежде чем Девлет смог оторвать взгляд от Иноземцовой и присмотреться к ее окружению.
И здесь выяснилось, что Агриппина Львовна стоит не только с мистером Финком — по другую сторону кадки с фикусом стояли еще двое, военный и штатский. Женщина улыбалась кому-то из них, а вовсе не американцу.
Сестры очень старались украсить свой «салон» любыми подручными средствами, и по меркам Северного городка шатер выглядел в высшей степени презентабельно. Кроме тропических растений здесь было несколько статуй и декоративных колонн, привезенных из каких-то севастопольских особняков, от которых, вероятно, остались одни развалины. Столы вместо скатертей покрыты простынями, зато самовары и чайники сверкают начищенным серебром — сервиз был из Морского собрания, тоже разбитого снарядами.
Чай все пили стоя, поскольку настоящих стульев все равно не достанешь, а самодельные скамьи с табуретками испортили бы всю ambience. Кто-то из петербургских сестер, вхожих в большой свет, рассказал, что это теперь модно и называется a’la fourchette: гости не прикованы к своим непосредственным соседям по столу, а могут свободно перемещаться.
Вот Аслан-Гирей и переместился, чтобы рассмотреть остальных собеседников Агриппины. Очень кстати рядом оказалась мохнатая пальма, за которой он удобно пристроился.
По интересному совпадению военный с аксельбантами, стоявший рядом с американцем, тоже был из «кандидатов» — правда, уже снятых с подозрения.
Флигель-адъютант Лузгин, изящный и манерный господин с напомаженными черными височками, прибыл из Петербурга в самый первый день охоты на брюнетов. Он состоял при важной персоне — генерала Вревского, личного посланца государя. Девлет сразу же взял Лузгина под особенный контроль, потому что подполковника сопровождал лакей-шотландец, с которым столичный хлыщ объяснялся исключительно по-английски. Очень скоро Аслан-Гирей создал повод для личного знакомства с перспективным «кандидатом». Изобразил гвардейца, желающего узнать петербургские новости и расспросить о сослуживцах. Флигель-адъютант моментально распознал человека не своего круга. Разговаривал холодно, не скрывая желания побыстрее отвязаться от докучного собеседника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120