И вдруг на тебе – понесла!
Срамнов сразу предупредил: не пролезет дите, узка боярыня в бедрах, не успела раздаться. Так оно и вышло.
Орала-орала, горемычная, день, ночь, и еще день, а разродиться не может.
Яшка вышел к белому от переживаний Автоному Львовичу, вытер о подол окровавленные руки. «Решай, боярин. – Он барина всегда так называл, хоть стольнику до боярина, как воробью до сокола. – И сына потеряешь, и жену. Могу дитё на куски разъять и по частям вынуть. Тогда боярыня жива останется. А не то её распорю, попробую малого достать чревом».
Колебания у Зеркалова не было, даже мгновенного. Хотя жену, конечно, пожалел. Радовала она его, пичуга. Глаза в цвет колокольчиков. И смех такой же, колокольчиком. Поэтому не доверил Яхе. Всё сделал сам.
Подошел к постели, где она лежала бледная, измученная. Поцеловал в горячие, обкусанные губы. Накрыл лицо подушкой, подержал. Она, как цыпленочек, только слабенько трепыхнулась. А как Срамной ей станет брюхо вспарывать, Автоном Львович глядеть не стал. Тяжко.
Стоял за дверью, молился Господу, чтоб не зазря жена сгинула. И услышал Бог, смилостивился.
Мальчик был хоть слабенький, но живой. Когда Яха его по скользкой гузке шлепнул, а тот ни гу-гу, Зеркалов сначала испугался. Но младенец открыл глаза. Если у матери-покойницы они были синими, словно колокольчики, то у сына еще чудней – сиреневые. Или, красиво сказать, лиловые, как чужеземный цветок фиалка.
Будь воля Автонома Львовича, он не отходил бы от колыбели ни днем, ни ночью, все любовался бы своим драгоценным отпрыском. Но служба есть служба. Тем более, тут судьба решалась – и правительницы Софьи, и ее ближнего стольника, а значит, и стольникова сына.
Надо было ехать в Троицу, подавлять нарышкинскую смуту. И так сколько времени упущено!
Осторожно облобызав крошечного Софрония, отец вверил его нянькам и отправился в недальний, но опасный путь. Крестин еще не было, но имя уже определилось – в честь Софьи Алексеевны, о чем ей уже сказано, и царевна порадовалась, обещала быть крестной матерью. Великое дело для Зеркалова, предвестие будущего высокого взлета.
Софья, конечно, не из-за имени так расчувствовалась. Мало ль и раньше Софрониев да Сонек наплодили придворные искатели. Хоть и железная она, правительница, а все-таки баба. Страшно ей. И что у Автонома благополучно младенец родился, то царевне благой знак и утешение, а про смерть роженицы стольник говорить не стал, ни к чему сейчас. Наврал, что здорова.
Давно уже приживал Зеркалов при верховной власти. Из кожи вон лез, чтоб выбиться, а многого достичь не выходило, до самого последнего времени. Когда сестру Авдотью за одного из Милославских выдал, очень вознадеялся на перемену, да обсчитался. Князь Матвей оказался самой что ни на есть младшей ветви, не сильно богат, а к тому же робок. Из вотчины подмосковной только по большим праздникам выезжал, места хорошего и для себя не просил, не то что для зятя. Едва-едва Автоном в стольники прорвался. Но стольников этих в Кремле сотни три, притом у большинства рука посильней и мошна потолще. Семь лет затирали Зеркалова на мелких посылках, дарили скудными наградами. По дождался-таки своего часа. Потому что сердце имел рысковое и голову на плечах.
Вот ведь все при дворе ведали про Софью и Василья Голицына. Благоверная правительница с оберегателем большой печати который год чуть не в открытую жила. Немало и таких, кто знал, что царевна от князя дважды плод травила – нельзя ей себя, девицу, блудным чадородием ронять. Болтать о том не болтали, за такие разговоры без языка останешься, однако тайна невеликая.
И что же? Один Зеркалов придумал, как из того профит добыть.
Пол-года назад шепнула ему знакомая мамка из царевниных покоев, что Сама опять понесла и сызнова травить будет.
Ночь Автоном не спал. Думал, просчитывал, с духом собирался, а наутро, улучив миг, когда вблизи никого не было, кинулся правительнице в ноги.
Рысковал не местом – головой. Только потому и решился, что по себе знал, как тяжко человеку без родительства, а уж бабе, надо полагать, вдесятеро.
Надо было успеть выговорить главное, пока у Софьи брови к переносице не поползли.
Успел. Выслушала его царевна до конца. Потом во внутренние покои увела и долго расспрашивала. Особенно пленилась, что дитя будет носить родное имя Милославских. За Авдотью и ее мужа, кого объявят матерью-отцом, Зеркалов поручился. Им ведь тоже какой случай, какое счастье!
Не откладывая, вызвала царевна стольникову сестру ко двору. Пригляделась, одобрила, пожаловала ближней боярыней. Пускай привыкает при государях жить. Не в деревне же расти кровиночке. Хоть дитя явится на свет не с «государской всемирной радостью», как величают родины царевичей и царевен, но после, когда возрастет, воссияет ярче всяких законнорожденных Романовых. Княжич Милославский или княжна Милославская – тоже звучит прегордо, а коли всемогущая правительница отличать станет, все к ножкам падут.
Сказано было Автоному зваться ближним стольником и обретаться при особе Софьи Алексеевны неотлучно. Быстро, очень быстро вошел Зеркалов в большущую силу. Главное его дело было – за сестрой присматривать. Девка она была еще молодая, нерожалая, умом негораздая, но брюхатой прикинуться глубокого ума не надо, знай лишь подушки под платье подвязывай: сначала маленькие, потом попышней.
Истинная бременница держала себя крепко, ни разу не выдала. Царевна, перейдя за тридцатый год жизни, сделалась тучна, на лицо округла, а одежда государская не то что у немцев – боков не жмет, висит колоколом. Брюхата ли, нет ли, не разберешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154