Метальщику надо было подойти ближе, иначе никак не выходило.
Сообразив это, Бык осторожно сделал шаг, другой, третий. Щёлкнул взведённый курок. Сдавленное дыхание противника слышалось совсем близко. «Ну-ка, ещё шажок», – мысленно попросил его Илья.
Под тяжёлым сапогом хрустнула слюда из разбитого фонаря, её мастер нарочно рассыпал на нужном месте. Пора! Ильша потянул за проволоку.
В переходе затрещало, загрохотало. Одна из досок, которыми был обшит потолок, переломилась пополам, сверху посыпались комья земли. Поп завизжал:
– Ой, матушка Богородица!
А Фролка должен был вперёд скакнуть, потому что подпиленная доска приходилась как раз над слюдяными осколками, а у него, стало быть, над макушкой.
Из этого Ильша и вывел свой расчёт. Шагнул из-за угла, заранее размахнувшись тяжёлой цепью, да и полоснул куда придётся. Если б ошибся, Бык успел бы выпалить. Но ошибки в Ильшиных расчётах случались редко.
Пятидесятник сам летел навстречу удару – переносицей. А замах был мощный, наверняка. Хоть и жалко было Илье убивать недюжинного человека, но и послабки допустить он не мог. Если бычину этого сразу насмерть не уложить, влепит пулю – рука не дрогнет.
Звенья железной цепи глубоко вошли в череп, выбив оба глаза. Фролка Бык опрокинулся, далее не охнув и, наверное, не успев заметить, как дух отлетел из его могучего тела.
Вдаль по галарее, придерживая рясу, улепётывал поп Савва. За ним, шатаясь, ковылял старый стрелец. Даже Илья на своих несильных ногах такого бы догнал, да только чего для? Пускай уходит подобру-поздорову.
Старательно затоптав все факелы, кроме одного, Илья присел передохнуть.
Потолок подпиливать да железной цепью махать – это ладно. Большого ума не надо. А вот как теперь самое трудное исполнить? Нужно ведь к Ромодановскому прорваться. Через ворота, через часовых-караульных.
И это бы полбеды. Ворота можно плечом высадить. Караульных, как на грохот сбегутся, лбами столкнуть. И потом закричать «Слово да дело государево!» – чтоб немедля вели к князь-кесарю. Не проведут – им же хуже, Ильша сам войдёт.
Но дальше придётся старому чудищу, да ещё перепуганному спросонья, всю эту змеиную хитропакость растолковывать. А Ильша про себя знал, что на объяснения он не горазд. Охо-хонюшки…

* * *
Услышав дальний раскат, Автоном Львович благодарно перекрестился на икону и медленно, торжественно поднялся с колен.
– Ну, Петюша, свершилось. Теперь весь мир к нашим ногам ляжет, – сказал он сыну.
Но тот будто не слышал. Сидел, согнувшись, яростно тёр виски. Потом вскочил, бросился к своим склянкам с красками, начал там что-то перемешивать.
С растроганной улыбкой Зеркалов-старший вышел из ермитажа. Пускай небесный житель витает в своих ефирах, тятя позаботится, чтоб сей полёт не омрачался земными бурями. Навстречу бежал начальник ночного караула.
– Алярм, господин гехаймрат! – кричал он. – Это с князь-кесарева двора тревожная пушка ударила!
– Нет, капитан. Это взрыв, – озабоченно ответил Автоном. – Не беда ли какая с Фёдор Юрьичем. Подымай людей в ружьё.
Офицер удивился.
– Что я, взрывов не слыхивал? Пушка это, двенадцати фунтовая, она у князь-кесаря пред крыльцом стоит. А выпалено пустым порохом, оттого и гулко. По артикулу, заслышав сигнальный выстрел, должны палить караулы у нас, и в Измайлове, и в Семёновском.
Не объяснять же ему, что взрыв подземный, отчего и звук вышел глуше, чем от обычного взрыва.
– Должен, так пали.
Через некоторое время, действительно, выстрелили в Измайлове, потом в Семёновском. У казарм Преображенского полка, где по походному времени сейчас квартировала всего одна рота, затрубил горн.
Заспанные ярыги, на бегу поправляя кафтаны, строились на плацу. Пылали огни, бряцали мушкеты, ржали лошади.
Автоном Львович поднялся на вал. Ночь над Москвой в двух местах алела сполохами, пока ещё не обширными. Зажгли. Сейчас и набат ударит. За Преображенской ротой послан скороход. Сейчас подойдёт, и можно выступать в сторону дворца. Наследник, поди, уже весь лоб себе расшиб, молясь да отбивая земные поклоны. От Яузы бешеным скоком несся верховой.
– Где гехаймрат? – закричал он часовым. Юла.
Зеркалов сверху махнул шпигу, чтоб ступал в кабинет, и тоже спустился.
Пять минут спустя, дослушав сбивчивый, со слезой рассказ, Автоном Львович стоял с зажмуренными глазами и стискивал зубы, чтоб не завыть. Фортуна, стерва, махнула подолом и не далась!
Карточный домик зеркаловской судьбы рухнул бесповоротно. Суждено было Автоному сгинуть под сими руинами. Погубил он, безумный честолюбец, и себя, и ни в чём не повинного сына.
Думай, голова, думай. Когда предаёт удача, кроме как на себя надеяться не на кого. Он открыл глаза, улыбнулся трясущемуся шпигу.
– Успокойся. Что ты, будто баба. Выпей воды. Держись за меня крепче и не трусь, выплывем.
Всхлипнув, Юла налил себе из кувшина, стал пить. Тогда Автоном выдернул из ножен шпагу и воткнул её сообщнику между рёбрами – глубоко, по самую чашку.
Дело повернулось скверно, однако сдаваться было еще рано. Сдаваться всегда рано.
Пускай Ромодановский жив. Это значит, что проклятый мастер до него добрался и всё рассказал. Заговор провалился.
Князь не глуп. Вмиг сообразит, что без начальника внутреннего полуприказа тут не обошлось. Однако им Зеркалова ещё взять надо.
Выскочив из ордонансгауза, Автоном Львович на бегу крикнул капитану:
– Выводи всех, кто есть, за ворота! А мне вели запрячь двух коней, самых лучших!
Всё отняла у него Фортуна, но трёх главных сокровищ лишить не сумела. Их-то он отсюда и увезёт. Во-первых, Петю. Во-вторых, священную икону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154