Спасибо вам.
Лишь теперь Никитин разглядел, что оживлённый румянец, которым были окрашены её щёки, какой-то неестественный, пятнами, а движения слишком порывисты.
– Куда ты ныне? В Сагдеево? – спросил он, забыв, что хотел начать с благодарностей.
Она будто не слышала. В комнату как раз входил Ильша, и Василиса кинулась ему навстречу – обняла, поцеловала. Дмитрий насупился. Его-то подобной милости не удостоили… За княжну ответил Попов:
– Конечно, в Сагдеево. Куда ж нам ещё?
Не понравилось Мите, как он это сказал. Будто по-хозяйски. В каком смысле «нам»?
Но здесь заговорила Василиса, и Никитин стал смотреть только на неё.
– Автонома Львовича – понятно, на нём вина. – Девушка произносила слова быстрей обычного и всё поёживалась. – Но Петрушу в Сибирь за что?
– Положено так, по указу об отчине, – объяснил Попов как самый сведущий в законах. – Сын за отца ответчик. Ибо ежели ты плоть от плоти и кровь от крови, то и отвечай плотью и кровью.
– Петруша болеет часто! А его в холодную Сибирь, на телеге! Хотела шубу передать или хоть тулуп – не дозволили!
– Какой тулуп, лето ведь, – пробовал утешить её Алёша.
– Пока довезут, зима будет. Я узнала у офицера: им путь в Якутский острог, а туда добираться пять месяцев!
Она не могла стоять на месте. Повернётся то к одному, то к другому, то к третьему, или вдруг сядет и снова встанет, или пройдётся по комнате. Остановилась у открытого окна, да как воскликнет:
– Глядите, глядите!
Друзья-соперники к ней кинулись, думали – что страшное увидела.
А зрелище было самое обыкновенное. Напротив распахнутых ворот остановились трое нищих: с головы до ног в рогожных балахонах, обвешанных бубенцами, так что при каждом движении раздавался звон. Это были прокажённые, к кому близко подходить нельзя. Двое, видно, уже ослепли – мешки у них были без отверстий. Бедолаги держались за третьего, у которого в рогоже были проделаны дырки для глаз. Зато он был горбат и на ногах держался нетвёрдо, покачивался. Солдаты гнали попрошаек прочь, но сами же от них и пятились.
– Вот и Петруша с тятей будут такие же! – Василиса с ужасом смотрела на калек. – Все будут их гнать, словно прокажённых! И никто не подаст им милостыни…
В этом она, правда, ошиблась. Начальник караула, желая побыстрей спровадить жутких попрошаек, кинул горбатому монету в жестяную миску. Гнусавя молитву, троица двинулась дальше.
– Господь всякой твари пропитание сыщет, – сказал утешитель Алёшка. – Никто у Него не пропадёт.
– Это ты правду молвил.
Василиса обернулась. Глаза её были сухи, а губы даже улыбались. Ободрённый, Попов продолжил:
– Гехаймрату ещё повезло. Цесаревич за него заступился, да и князь-кесарю нужно, чтоб ночное дело шитым-крытым осталось. Иначе по винам твоего дяди да по нашим российским обыкновениям следовало его колесовать либо на кол посадить. Шутка ли – едва на Москве смуту не попустил, самого Ромодановского своими лжами сгубить мог! За великое вранье положена и кара великая.
– Что верно, то верно. Дядя Автоном врать мастер, – чуть ли не весело согласилась Василиса. – Он и мне много чего наврал. Я, дура, уши развесила. Уж и не знаю, для какой надобности дядя мне сказки плёл. И отец-де мне не отец, и мать не мать.
– А кто же тогда твои родители? – удивился Никитин.
– Софья-царевна и её талант Василий Голицын. Так что, по дядиному, получаюсь я царской крови. – Василиса коротко рассмеялась. – Даже письмо мне дал княж-Матвеево, в подтверждение. А ныне стала я ту грамотку рассматривать – поддельная. Мне ль тятиной руки не знать?
– Зачем лее он такое напридумывал?
– Это ещё не всё. – Княжна улыбалась, но взгляд у неё был рассеянный, словно она думала о чём-то совсем другом. – Дядя мне позатейией сказку сочинил. Будто бы вёз он меня новорожденную из Троицы на бочках с золотом через темный лес, да напали лихие люди, меня вместе с золотом похитили. И про икону какую-то волшебную. – Она покачала головой, сама на себя удивляясь. – И ведь верила я, дура, этакой небывальщине! – Вдруг девушка всплеснула руками. – А может, дядя Автоном рассудком повредился? Ну конечно! В том всему и причина! Но тогда его незачем в ссылку. За болезнь человек не ответчик! Что вы молчите? Разве не так?
Товарищи, действительно, молчали, ошеломленно глядя друг на друга.
– Через лес? Из Троицы? – пробормотал Митя. – Новорожденную? Это что же, выходит, девятнадцать лет назад?
Ильша прогудел:
– Икона волшебная?
Они ещё додумывали, а Попов уже всё понял. Про икону он пропустил мимо ушей, не заинтересовался. А вот золото – дело иное.
– Не говорил, сколько в тех бочонках казны?
– Говорил. Якобы сто тысяч червонных веницейских цехинов… – Василиса с недоумением смотрела на друзей. – Да полно вам! Это ж бредня безумная!
– Помнишь бочонки? – Попов толкнул Ильшу. – Они тяжёлые были.
– Ещё б не помнить. Один, когда падал, по башке меня вдарил.
Алёша стукнул кулаком по ладони:
– Да вы понимаете ли, братцы, что там под плотиной лежит? Сто тыщ цехинов! Бочонки-то дубовые, им от воды ничего не сделалось! Золоту тем более! Как только его со дна достать?
– Думать надо, – медленно сказал Илейка.
Попов хохотнул:
– Думай, мастер! У тебя башка золотая – по ней бочонок с золотом вдарил!
Их невразумительную беседу Никитин слушал, половины не понимая. Но он хоть видел начало той давней лесной истории, Василиса же и подавно растерялась.
Попов всё им рассказал и объяснил, под согласное мычание Ильи. Концовку, самую для себя выигрышную, про спасение младенца, Алёшка разыграл, словно на театре: как он стоит на краешке, еле удерживаясь под напором воды, но тянется, тянется к колыбельке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154