— Хорошо… Подготовь все к совету, на той неделе.
— Государь, время теперь дорого.
— Так пусть в четверг. Иди.
Отпустив канцлера, Павел не велел принимать более никого, заходил по кабинету беспокойной, сбивчивой походкой.
Фридрих Великий воевал против всей Европы, было в этом что-то романтическое, тревожащее душу, похожее на бой одинокого прохожего с застигнувшими его в темноте переулка грабителями под окном вскрикивающей при каждом выпаде, подбадривающей героя прекрасной дамы… Правда, Британия, союзница Фридриха, скорее на даму легкого поведения походила, но война вышла красивой. Только в какое сравнение все это идет с походами Александра, Суллы, Лукулла? Слава — в Азии, где ложатся победителю под ноги не жалкие пустыри возле городков Россбаха и Цорндорфа, а тысячемильные степи, где завоеванные города кишат мириадными толпами…
Индия. Сегодня надо быть в союзе с англичанами, чтобы завтра отобрать у них Бомбей, Каликут, похожие на горы храмы, священные реки… А почему, собственно? Если этот французский генерал, Бонапарт, смог ударить прямо, открыто, отчего Российская империя должна ухищряться? Впрочем, не это важно…
Проходив так, из угла в угол, больше часа и не утолив себя, он, не заметив сам, как пришло желание, понял, что хочет видеть Нелидов, и поехал в Смольный. Не предупрежденная, Екатерина Ивановна встретила его в коридоре, оправляя прическу, в домашнем платье, удивительно свежая.
— Бог мой, знали бы вы, как я рада, когда вы приезжаете вот так, внезапно.
— Спасибо, Екатерина Ивановна. А я готов был просить извинение за навязчивость.
— Что вы! Счастливее всего на свете — легкость. Когда ждешь, всегда находишь разочарование.
— А радость?
— Ее тоже, но на дне — разочарование. Это как мальвазия — глоток терпок на языке, маслянист в гортани.
Павел улыбнулся мягко, взял ее руки в свои и, усаживая рядом с собой на канапе, заговорил легко и быстро, словно нанизывая нить пятью позвякивающими, светящимися изнутри бусинами: «И-Н-Д-И-Я».
— Боже мой…
Встревоженные, потемневшие до черноты глаза Нелидовой выплыли из дымки. Павел осекся.
— Государь, я слушала сказку из тысячи и одной ночи и вдруг поняла. Вы начинаете войну?
— Да, все это не сказка.
— Но ведь это низко.
Он вздрогнул, как от пощечины:
— Если бы не вы…
— Государь, выслушайте мои. слова, они от сердца! Я не верю, что в вашей душе мог родиться такой план, не верю, что вы не шутите, говоря мне все это. Вы видите все столь же ясно, как прежде. Россия не начала войны, когда попран был трон славнейших из королей, трон, которого касалась и русская, одна из дочерей великого Ярослава; когда была отправлена на гильотину женщина, королева, Мария-Антуанетта. Это было бы рыцарственно, прекрасно; Европа рукоплескала бы нашим знаменам. Но что скажут теперь?
— Пусть говорят, что угодно. Россия достаточно велика, чтобы с этим не считаться!
— Плохо величие, умаляющее совесть!
— Совесть? Катя, вам ли не знать мое сердце! Или вы полагаете, болгарам, сербам, грекам лучше остаться под властью мусульман, чем отойти под скипетр государя России?
— Разве у них нет больше никакого выбора?
— Выбора? Не знаю…
— Вам кружит голову слава! Вы начнете войну за то, чтобы зачерпнуть шлемом из Инда, а кончите по воле тех., кто думает только о земле, рабах, удовольствиях!
Жирное, с оттопыренной губой, умным блеском в глазах лицо Безбородко встало перед Павлом словно наяву. При прежнем царствовании городок в Слободской Украине подарил он танцовщице Ленушке, чтоб утешила похоть… И мнит, будто престолом ему государь обязан!
Павел поднес к губам руку Нелидовой, бережно поцеловал запястье, стал перебирать губами мягкие подушечки пальцев.
— Ты, одна ты бережешь мою душу.
…В среду вечером Безбородко звал Александра Куракина со всеми посольскими депешами. Вице-канцлер явился вальяжный, навеселе. Глянув, Александр Андреевич сронил презрительно:
— Пожалуй, бумаги оставьте, а сами идите. Проку от вас мало.
— Так и нужды в проке нет.
— Ладно, Александр Борисович. Сказал уж: записку к завтрашнему совету сам напишу. Идите и подумайте.
— Так не нужна записка!
— Что вы говорите?
— Государь отменил все.
— Откуда известно вам? На какой день перенесено?
— Только что от него. А перенесено — во благовременье.
— То есть как?
— Покуда воли на то не будет. Надолго!
— А… Ну, хорошо…
В тот же вечер через Обрескова он узнал, что император переменился, поговорив с Нелидовой, и велел звать к себе Кутайсова.
— Полагаю, Иван Павлович, что положение ваше при дворе должно быть, по заслугам вашим, много выше.
Турок пожал плечами, поднял бровь.
— Дочери у вас на выданье, а партии разные быть могут. Да и для вас графский титул — начало лишь. Говоря короче, хочу спросить: довольны ли вы, что Куракины с Нелидовой все государевы дела вершат, или хотите сами к тому быть причастны?
— Павел Петрович милостив.
— Черт вас возьми! Я предлагаю вам помочь мне убрать Нелидову! Почему Лопухина до сих пор в Москве, не здесь? Нельзя найти девку посговорчивее? А теперь идите и донесите на меня!
Кутайсов распялил оливковое лицо улыбкой:
— Отчего, Александр Андреевич? Я — с вами.
* * *
Государевым указом в апреле 1797 года поручители Новикова освобождены были от платежей по долгам бывшего первого издателя России. Павел обещал возместить Николаю Ивановичу утерянное владение, отнятое ретивыми борцами с крамолой, но никто ему об этом не напомнил. Имущество типографии, дом Новикова в Москве, остатки библиотеки пошли с молотка; сохранить удалось только усадьбу в Тихвинском.
Николай Иванович на случившееся не сетовал, может быть, ничего для себя и не просил бы, будь его воля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81