Он в тяжелом состоянии. Я с врачом говорил. Травма черепа. Сломана рука, нос. В сознание пока не пришел... Книжка-то Илюшина в Америке вышла... Такие дела...
Таня даже не поставила тяжелую сумку на пол, так и стояла возле дверей, ошарашенная сообщением. Мальчики Гольдберги, хоть в последнее время она с ними почти не общалась, приходились ей не друзьями, скорее родственниками.
Таня опустила сумку на пол и заплакала. Павел Алексеевич стащил с дочери мокрого кролика и тяжелую пехору.
- Это КГБ? - вдруг трезво спросила Таня.
- Похоже. Молотили профессионалы. Убивать не хотели. Хотели бы, так убили.
Василиса стояла на своем обычном месте, в коридоре, у поворота, между кухней и прихожей и как будто смотрела в их сторону:
- Таня, ты, что ли?
- Я, я, Вася. Подарки принесла.
- К чему подарки-то? - удивилась Василиса. Время было непраздничное, великопостное.
- А тебе я коньяка армянского купила, - улыбнулась Таня мокрыми глазами, и Павел Алексеевич обрадовался - не коньяку, конечно, который и по сей день несли ему пациенты в количествах, превышающих возможности человеческого потребления, а Таниной улыбке, которая была прежняя, всегдашняя, и как будто не было между ними этих последних лет отчуждения.
- Идем, к маме зайдем, а потом выпьем с тобой твоего коньяка. Хорошо? - предложил Павел Алексеевич и подтолкнул Таню к материнской комнате.
- Ты ей про Виталика сказал? - шепотом спросила Таня.
Павел Алексеевич покачал головой:
- Не надо.
Они сидели втроем, впервые за несколько лет. Елена в кресле, Таня на ее кровати, от которой пахло не то кошками, не то старой мочой. Павел Алексеевич придвинулся поближе вместе с круглым табуретом...
- А не выпить ли нам немного, девочки? - спросил он бодро, но тут же и осекся: Елена смотрела на него с ужасом.
- Выпить, выпить, мамочка! - закричала неожиданно Таня и принесла мгновенно из коридора свой коньяк.
Павел Алексеевич пошел за рюмками.
- Ты думаешь, что... Не правда ли... Павел Алексеевич говорит... проговорила Елена неуверенно и бессвязно, но с несомненным протестом.
- Ну что ты, мам, одна рюмочка...
Павел Алексеевич стоял в дверях с тремя разномастными рюмками. Оказывается, Леночка не все на свете забыла - вот вспомнила же сейчас, что муж у нее алкоголик. Встревожилась за него при виде бутылки...
- А тебе полезно, Леночка. Для сосудов хорошо, - улыбнулся Павел Алексеевич.
Елена неуверенно протянула руку, взяла неловко в горсть зеленую мокрую рюмку. Вязанье соскользнуло с колен на пол. Младшая Мурка тут же тронула его лапой. Елена забеспокоилась, рюмка покривилась, немного коньяка пролилось.
- Смотри, Таня... Упало все... как это... мокро...
Поставить рюмку и поднять вязанье она не могла, это было слишком сложной последовательностью движений...
Павел Алексеевич поднял вязанье, положил на кровать. Налил себе и Тане:
- За твое здоровье, мамочка.
Елена слегка водила рюмкой перед собой, Таня прислонила рюмку к ее рту, и она выпила. Они просидели вместе почти час, молча и улыбаясь. Пили медленно коньяк, ели пирожные. Потом вдруг Елена сказала совершенно внятно и определенно, как давно уже не говорила:
- Какой хороший вечер сегодня, Танечка. Как хорошо, что ты приехала домой. Пашенька, помнишь Карантинную улицу?
- Какую Карантинную? - удивился Павел Алексеевич.
Елена улыбнулась, как взрослые улыбаются несмышленым детям:
- В Сибири, ты помнишь? Ты нас оттуда в госпиталь забрал... Мы там хорошо жили. В госпитале.
- Так ведь мы и теперь неплохо живем, Леночка. - Он положил руку ей на голову, провел по щеке - она поймала его руку и поцеловала...
Вот ведь какие странности - не помнил Павел Алексеевич никакой Карантинной улицы. А Елена помнила. Что за прихоти памяти? Совместная двадцатилетняя жизнь, в которой один помнит одно, другой - другое... В какой же мере была она совместной, если воспоминания об одном и том же так различаются?
Вскоре приехал Гена Гольдберг. Рассказал то немногое, что узнал о вчерашнем происшествии. Брат поздно возвращался домой и избит был в своем парадном. Нашел его только ранним утром помешанный на оздоровительном беге сосед, который вышел в седьмом часу совершать свои спортивные подвиги. Сослуживцы Геннадия сказали, что несколько раз в течение последней недели ему звонили, угрожали.
- А тебе не звонили? - поинтересовалась Таня.
- А мне-то чего звонить, я-то в стороне от этого, - как будто оправдывался Гена.
Дело, по-видимому, было в том, что Виталий только что вернулся из Якутии, где собирал антропологические данные по северным народам. Его вызвали в первый отдел и предложили сдать все материалы по командировке на том основании, что тему его решили засекретить. Он отказался. В чем заключался секрет, давно уже знал весь мир: северные народы спивались и вымирали, численность якутов и других представителей сибирских народов сократилась за последние двадцать лет вчетверо. Все это входило логичнейшим образом в теорию Ильи Гольдберга о генетическом вырождении советского народа, но не согласовывалось с концепцией золоченого чуда на ВДНХ под названием фонтан "Дружба народов".
Немного позже пришла Тома. Ее пригласили выпить вместе со всеми последнее, уже с донышка. Она с этой рюмки опьянела и стала громко смеяться. Вечер нарушился. Таня поцеловала мать, отца, надела китайское пальто и, вспомнив о Василисе, пошла, уже одетая, с ней проститься. Вошла в темную камору, щелкнула выключателем. Лампочка давно перегорела, но этого Василиса и не знала. Она повернула голову на щелчок:
- Таня?
Таня поцеловала Василису в темечко, покрытое черным платком:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116