Но я считал чудовищной необходимость спасаться такими речами.
– Как тебя зовут, geneth? – спросила она Катерину. – Хочешь стать его женой, так, что ли?
– Катерина Фабер, – сказал я. – Да, она да, да, мам. Мы вместе уезжаем, понятно, как только сумеем выбраться из этого вонючего места.
– Пусть сама за себя скажет, bachgen.
– Мне надо пойти посмотреть, как мисс Эммет, – сказала Катерина и встала. И даже половину дороги к дверям не прошла, как Эйдрии говорит:
– Стой, девушка.
Она остановилась.
– А что там с этой самой мисс Хэммер? Болеет?
– Легкий сердечный приступ, – сказал я. – Отдыхает.
– А тебе все об этом известно, да, мальчик, bach? Я бы сказала, теперь от нее, как от гувернантки, не очень много пользы. Сядь, девушка.
Катерина заколебалась.
– Eistedd, geneth!
Катерина повиновалась, как бы могучему колдовству. Эйдрии профессионально встала, как бы обращаясь к публике. И говорит:
– Мир меняется, я это вижу, каждый день вижу. А старея, не меняешься вместе с ним, разве что телом, всегда только к худшему. Молодые должны получать то, чего они хотят, так говорят в газетах и по teledu. Может быть, в будущем жизнь для всех станет короче, особенно для молодых. Я свою жизнь прожила, и не всегда хорошую. Брак счастья не принес, кроме вот этого моего сына, тебя, bachgen; может быть, я была слишком эгоистичной со своей работой и своим талантом. Мне дана великая arnheg власти над живыми тварями, имея в виду птиц. Птиц, девушка. Птиц небесных, как в Библии. Я сама была простой девушкой, не больше, когда впервые проявила власть, так хорошо обучила теткиного попугайчика, что его на пластинки записывали, – «Джорджи-Порджи», «Крошка Тимми Такер», вот такие стишки, словно птица не лучше сопливого визгуна, завывающего за подачки. Ну, теперь мои птицы говорят кое-что получше; он был лектор в университете, написал мне бумагу, сказал, подходящий для взрослой публики репертуар, тут кстати и подвернулся Профессор Беронг с родней. А теперь, geneth, наследница, вроде тебя, если он правду сказал, обязательно будет меня презирать за участие в цирковых представлениях, а станешь образованная, если ты такая, как он говорит, будешь презирать меня и за то, что вместо службы Великой Науке я опустилась на уровень пенни, медного оркестра, плевков, сосущих леденцы деревенщин. Скажешь слово проституция, я не возражу. Ведь когда я была просто девочкой, кормила птиц в вольере, Профессор Беронг сказал, дар мой лучше всякого образования, должен служить Науке о Живых Существах. Но у меня был сын, что сидит сейчас перед тобой, говорит, будто любит тебя, а мне до тошноты надоело трястись за каждый punt и swllt, никогда не дарить хорошего подарка моему милому mab'y в его день рожденья в Nadolig. И вот встретила я того самого циркача, поддалась на сиянье огней и толпы. И пошла с ним в тот мир, взяв тебя с собой, bachgen, так узнай же теперь, в этот день перемен: тот, кого ты до кончины его звал отцом, не был твоим отцом.
– Иногда, – импровизировал я, – я чего-то подобное думал, мам.
– Да, да. Не важно. Твоя жизнь, вот что важно. Я порой думаю про своих гордых птиц, про охотников и про говорунов, а ведь и люди делятся точно так же, как птицы. Я считаю их падшими и униженными. Если открою им клетки и скажу: «Давайте, летите», – они лишь ко мне полетят, потому что ничего другого не знают. Но мой собственный mab – не птица, он может быть свободен, клетка теперь открыта. Стало быть, будет свадьба и мое благословение.
При этом я сразу поднялся, главным образом, чтобы затушевать очевидный болезненный Катеринин трепет, и попытался обнять мать Лльва со словами:
– Diolch, мам, отлично, я знал, ты поймешь, это для всех для нас самое лучшее, мы теперь скоро оставим вонючий остров, как только нас выпустят, и отправимся в Штаты, поженимся, дом для тебя приготовим, и…
Но она не закончила. Не далась моим благодарным рукам и сказала:
– Только это надо сделать сейчас. Никаких больше отсрочек, ведь сказано нам, времени очень мало осталось, особенно у молодых. Сегодня суббота, завтра нет представления, поэтому церемонию проведем нынче вечером, чтобы все за тебя могли выпить, а завтра отдохнуть.
– Се се…
– Да, сегодня. После второго представления. Я воспитана кальвинисткой методисткой, ты, bach, ни в какой вере не воспитан. Твоей религии я не знаю, geneth. Да нам теперь говорят, все едино, сам папа ходит в capel, так что Понго, то есть отец Костелло, с радостью сделает это сегодня. Надо нам приготовиться. У тебя, девушка, есть, конечно, белое платье, а у Лльва есть хороший костюм. Поставщикам надо сказать.
Катерина вскочила теперь на ноги, маниакально оглядываясь (что можно было принять за радость) в поисках выхода не просто из комнаты или из дома, но из всей этой пространственно-временной капсулы, трепетавшей в континууме здравого смысла. Эйдрин сказала:
– Вы оба должны демонстрировать сейчас любовь, благодарность и радость. Блаженствовать в объятьях друг друга. Но радостное потрясение похоже порой на потрясение от беды.
Я схватил Катерину, спрятав ее потрясенное лицо у себя на плече. Она тряслась и тряслась. Я кивнул хитрому Устроителю Всех Вещей, который в углу потолка замаскировался под паука.
– Что ж, – трагически молвила Эйдрин, – я счастлива.
Глава 16
– Я хочу сказать, считай это театром, простым продолжением цирка. Братья и сестры раньше изображали влюбленных. Бет и Боб Гринольф играли Ромео и Джульетту в Принсис-тиэтр в Манчестере, в Англии, году приблизительно э-э-э в 1933-м. Конни Чаттерлей и егеря Мэллорса в сценической версии уморительной проповеди Лоренса играли Гилберт Циммерман и его сестра Флорейс. По-настоящему совершали все действия, причем голые, с гениталиями, увитыми цветами, и прочее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66