Какой невиданный мор косил несчастных, мне не суждено было понять, но возле этих беззащитных детских могил меня охватила тоска – я вдруг подумала, что среди них, среди этих умерших детей, лежит тот, кто был предназначен на земле для меня; одна из этих звездочек, сияющих ныне на небе, никогда не явится сюда теплым человеческим существом. Кто? Я не знаю. И ни к чему мне это знать, ибо все потеряно – мне отказано в возможности найти на земле того, с кем можно было бы не бояться потерять лицо и не играть в игры. Кому можно было бы дать право войти в свое сердце так глубоко, как оно способно будет принять…
У А. сегодня день рождения, я все еще каждый год считаю дни до дня рождения А. – прошло много лет, а я все никак не научусь забывать про день рождения А. Я заранее придумываю, как поздравлю А., и всегда заранее чувствую, ответит он на мое поздравление или не ответит. Думаю, на этот раз не ответит, потому что я сейчас в другой стране, то есть не в той, где живу обычно, А. – в еще одной стране, мы все сейчас в разных странах. И вот я посылаю ему эсэмэску, и она к нему доходит, но у меня номер телефона, не известный А., и хотя он вполне мог бы догадаться, кто это пишет, – он не ответит мне. Просто потому, что ему и в голову не вступит задуматься, кто это пишет. Потому что ему пишут много чужих людей. И я ему – одна из них, это факт.
Мне снова становится грустно, хотя я честно пыталась с этим бороться. Но, чувствую, грусть и на этот раз поборола меня.
И вот я думаю: сейчас отправлю кучу всяких дурацких сообщений разным, совершенно чужим людям – ну, не злое что-то, конечно, а так, пошучу как-нибудь. Я пишу всем, кому хотела, и поздравляю всех с Днем взятия Бастилии; и вот мне начинают приходить ответы. Первый же ответ приходит от Z.
Z. мне совершенно чужой, но он сразу же соображает, что это я пишу ему про взятие Бастилии из другой страны и что такой вот номер – это мой, и Z. тоже отвечает что-то смешное, и так общаемся долго: сижу под чужим солнцем у какого-то фонтана, солнце светит прямо в лицо, мешая читать сообщения на маленьком экранчике… И А. где-то там, куда можно прийти, встав и пойдя отсюда направо, а Z. достижим – если отправиться налево; и вот человек, живущий в моем сердце, не отвечает мне, а чужой человек отвечает – смешит меня и сам там ржет, я же знаю. И я здесь всем чужая, абсолютно чужая, и так становится хорошо, так как-то славно, и я думаю – лучше быть чужим, лучше, лучше быть всем и всему чужим.
И я встаю с бортика фонтана и иду, счастливая, шаркая ногами, прямо, прямо по солнечной улице, и А. остается по-прежне– му справа, а Z. – слева: и тот, и другой – за много километров от меня.
Тут не важно, сколько километров, – в правилах этой игры расстояния имеют относительную величину: все, что больше, чем на расстоянии, когда можно вытянуть руку и коснуться пальцем, обозначается одним словом – далеко.
Совсем недавно (это ведь было совсем недавно, в июне, а кажется – год назад) в городе Кельне возле собора ко мне подошел старый-престарый дедушка, лет девяноста, ну, вы понимаете…
И вот он со старческим жаром заговорил со мной по-немецки. Мне было понятно, что он говорил, и я кивала, но ответить не решалась.
«Посмотрите наверх, – говорил он. – Вот собор, видите, на нем следы от снарядов. Он весь изранен. Понимаете, его обстреливали с этой стороны – эта сторона западная. Англичане и американцы! Посмотрите, что они сделали с нашим собором!»
«Криг, – говорил он, – криг!» И я кивала, но молчала, потому что не могу говорить по-немецки.
А потом он вдруг задумался и спросил:
– А вы откуда?
– Из России, – ответила я.
– Понятно, понятно, – старичок смущенно поклонился и ретировался.
А я еще долго стояла и смотрела ввысь, на громаду собора, с той стороны, которая «при артобстреле» была «наиболее опасна».
С Z. мы познакомились на вечеринке, верней, это было что-то вроде такого совместного «обмывания» чего-то там. Он был со своей девушкой и сидел с ней рядом наискосок от меня на другом конце длинного стола. Но даже по диагонали, через весь этот стол я заметила, что незнакомый человек все время смотрит на меня. Я тоже была со спутником, с F., и вот вскоре, по мере того как мы пьянели, вообще все присутствующие, а не только наши половины, стали замечать, что мы переглядываемся. Девушка Z. начала просить его прекратить пить и пойти домой, но Z. делал вид, что он пьяней, чем он есть, и всячески дурачился. Я встала и вышла на минуту, а когда вернулась и еще не успела даже сесть на свое место, Z. громко сказал, обращаясь ко мне:
– Я хочу, чтобы мне сейчас же кто-то дал по морде. Вот ты – пожалуйста, дай мне по щеке! Мне нужно протрезветь! Иди сюда, ударь меня!
Я опешила. Девушка Z., пытаясь обратить все в шутку, предложила ему свои услуги. Он отвел ее руку.
Я тоже решила как-то разрядить ситуацию и, сама с трудом держась на ногах, ответила Z.:
– Знаете ли, это вам будет дорого стоить.
– Сколько? – не унимался Z. Сидящие за столом как-то притихли.
– Сто долларов! – ляпнула я.
Z. тут же вынул из брючного кармана будто специально приготовленные для этого мятые сто баксов и положил их передо мной. Я оперлась руками на край стола прямо напротив Z.
– Ну же? – сердито спросил он.
Я, по-дурацки улыбаясь во все стороны и чуть ли не раскланиваясь, – н у, дескать, вы же все понимаете? – легонько шлепнула Z. по щеке.
– Ээээ, неее-ееет, – уже угрожающе протянул Z. – Это что же? Это был удар на сто баксов? Нет, этот удар не стоил ста баксов. Так. Давай-ка свою руку! Вот. Приложи-ка ее сюда… – И он схватил меня за кисть и приложил ладонью к своей влажной от пота теплой щеке.
1 2 3 4 5 6 7 8