К тому же его могли почистить служанки, как они чистят медные котлы. Не разгневает ли этот его поступок женихов?
— Гнев без оружия не так уж и страшен, — ответил Телемах, — тогда как все эти мечи и копья после моего возвращения могут пойти в ход во время смертельных поединков здесь, в доме, где мы живем.
— Ты очень расстроишься, если женихи перебьют друг друга? — спросила Пенелопа.
— А что, если одной из жертв окажется твой сын, что, судя по всему, отвечает планам женихов? — отозвался Телемах.
Пенелопа ничего больше не сказала.
Я похвалил Телемаха за то, что он не раскрыл перед матерью правды, но, думаю, она почувствовала, что в воздухе сгущается угроза, и поняла, что во дворце может произойти что-то страшное.
У Пенелопы живой ум, она сметлива, но присутствие Телемаха и весть о скором прибытии Одиссея, как бы она ни старалась принять вид, будто не верит этому, делают ее осторожной и неразговорчивой.
Я не хочу сомневаться в верности Пенелопы, но кое-что из сказанного ею об Антиное наводит меня на мысль, что она уже смирилась с тем, что ей придется принять его предложение. Боюсь, как бы она не представила Телемаху свое решение как единственную возможность установить мир. А может, это только мои фантазии и подозрительность?
Телемах, который клятвенно заверяет меня в том, что мать мне хранила верность, боится, что усталость может подорвать в ней силу духа и способность к физическому сопротивлению. Что, если она вот-вот уступит? У меня такого ощущения нет: Пенелопа кажется мне крепкой как скала, но я считаю, что ей еще рано знать о моем присутствии.
Несмотря на непонятные колебания, я убежден, что в нужный момент она будет на нашей стороне; с меня и этого сейчас довольно. Хотя нет, не довольно.
Исчезновение оружия из большого зала, по-видимому, озадачило Пенелопу, и она решила рассказать мне свой сон, словно я — один из тех прорицателей, которые дают толкования ночным видениям.
— Двадцать белых гусей, — начала она свой рассказ, — клевали зерно здесь, в доме, и я, глядя на них, забавлялась. Я люблю всяких птиц, особенно гусей — за их белоснежное оперение. Я считаю их посланцами счастья и мира. Но вот откуда ни возьмись налетает, хлопая крыльями, могучий орел и своим загнутым клювом перебивает шею всем этим мирным птицам — истекая кровью, они падают на пол. Свершив расправу, орел со слезами приближается ко мне и говорит такие слова: «Не печалься, знай, что гуси, клевавшие зерно в твоем доме, — это женихи. А покончил с ними не кто иной, как суровый Одиссей, возвращающийся домой после долгих странствий, чтобы предать женихов смерти». Сказав это человеческим голосом, орел поднимается в воздух, расправляет крылья, делает два круга по залу, наконец вылетает в окно и исчезает в черном небе.
— Мне кажется, — сказал я Пенелопе, — что сам орел истолковал сон, который тебе привиделся. Странно только, что в этом сне женихи приняли облик птиц счастья и мира. Не знаю, что еще можно добавить к словам большой птицы. Разве только, что и я слышал, будто Одиссей плывет по морю и скоро пристанет к берегу Итаки, чтобы отомстить подлым захватчикам своего дома и супружеского ложа.
При этих словах Пенелопа встрепенулась:
— Как смеешь ты, чужеземец, думать, будто принадлежащее Одиссею супружеское ложе было осквернено каким-то другим мужчиной?
— Моя любезная царица, — сказал я Пенелопе, — я бы сам никогда не осмелился и подумать о подобной подлости. Но вчера ночью, лежа на постели, приготовленной мне по твоему приказанию, я слышал, как служанки, развлекаясь с молодыми женихами в уголках большого зала и за колоннами, отпускали шуточки и болтали, как на базаре. Одна из них сказала, будто Антиной, которому ты отдаешь предпочтение, часто поднимается в верхние покои и проводит ночи на ложе, принадлежащем Одиссею. Так говорила эта служанка, и я лишь передаю тебе ее слова. То, что болтовня служанок тебе отвратительна, мне понятно, но мне кажется, тебе следует знать, о чем говорят в твоем доме. Если же ты считаешь, что я не должен был передавать эту гнусную сплетню, то я смиренно прошу у тебя прощения и обещаю вычеркнуть из памяти те слова, навсегда предать их забвению.
Пенелопа
Не могу понять: все эти сплетни, приписываемые служанкам, Одиссей действительно слышал или просто придумал, чтобы проверить мои чувства? То, что служанки проводят ночи в любовных играх с женихами, я и сама знаю, то, что языки у них ядовитые, как у змей, для меня тоже не секрет, но не могу поверить, что Антиной похваляется тем, что ему доступно мое ложе. По-моему, это унизительно и для его ума, и для его чести. А может, он с молчаливого согласия остальных женихов полагает, будто у него больше, чем у всех, оснований считать себя моим будущим супругом, и потому уже заранее присваивает себе право на меня, распространяя такие слухи? Мне ясно только одно: слова Одиссея выдают, увы, его ужасные подозрения.
Ночью я не раз поднималась с постели и, подойдя на цыпочках к лестнице, слушала стоны служанок, предающихся плотским утехам с женихами, и тогда во мне тоже просыпались чувства и глубокое волнение охватывало все мое существо, а память рисовала образ Одиссея, его слова любви и его тело, крепкое и гладкое, словно отлитое из бронзы. Я даже в мыслях не изменяла ему. Но мне и в голову не приходило, что эти гадюки могут и своей царице приписать склонность к таким же мерзким совокуплениям, как те, которым они сами предаются по ночам.
Признаться, я завидовала служанкам, которые могли удовлетворять своп желания, тогда как я ночи напролет проводила в одиночестве и в воспоминаниях о своем супруге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45