Там каждый день, бывало, еще солнце не взошло, уже кричат: "Подымись! Становись! Глаза направо! Не дышать!" Ну и не дышим. До обеда. Потом болтухи перехватим и начинаем ружейный артикул...
И замолчал Балазей, опечалился. Грустно, досадно, обидно ему! Все годы его горькие, все шомполами битые, голодные, холодные, злые, бродячие тьфу!
А еще валацуга прибавил:
- Да, житие наше прискорбно; живем как трава. Чуть повыше поднялся, так сразу скосили.
- А что делать? - вздохнул Балазей.
- Улететь, - валацуга ответил. - В чистом небе просторно, привольно, там солнышко греет, тепло.
- М-да, - еще горше вздохнул Балазей, - там тепло. И кабы я умел летать, так ... - и задумался: а и действительно, что он тогда бы делал и куда бы полетел?
А валацуга как бы между прочим говорит:
- Человек всю жизнь летает, только многие того не замечают.
Усмехнулся бывалый солдат:
- Это, что ли, во сне?
- Нет, зачем же во сне! - валацуга смеется. - Мы и сейчас с тобой не просто так сидим, а по небу летим.
- Как летим?
- Очень просто. Ведь мы не сами по себе, а на земле сидим, а земля, как известно, вкруг солнца летает. Понятно?
- Так точно! - отвечает Балазей и ухмыляется.
И в самом деле, что тут понимать? У валацуги ум за разум заскочил. Вот это находка, вот это удача! Похлеще царского ружья! Приосанился бывший солдат, говорит:
- Пора бы нам и познакомиться. Как тебя, юноша, звать-величать?
- Миколайкой.
- Во-во, Миколай. А меня - Балазей. Так куда мы собрались?
- В Архаровск.
- Пошли!
И пошли. И на каждом ночлеге - успех. За миколайкины байки кормили гостей и поили в три горла. Вот, скажем, придут, Миколайку блинами накормят - он мяса не ел, - а потом Балазей, собравшимся тайно моргнув, степенно спросит:
- А скажи нам, великий мудрец, откуда люди пошли?
Миколайка:
- С деревьев. Люди раньше были дикие, мохнатые, с хвостами.
Все молчат, головами кивают. Ведь сказано им: Миколайка обидчив; чуть что - замолчит. Но уж если над ним не смеялись, он, бывало, такое верзал, что представить нельзя. Только что нам Миколайкины слова, когда дела и того хлеще оказались!
А было это так. Шли они, шли и дошли до Архаровска. День был солнечный, поле вокруг, в трех верстах - городская застава. Сели друзья отдохнуть. Балазей разулся, портянки на кустах развесил. Миколайка... свою торбу развязал и стал доставать из нее деревяшки, прутики, дощечки, крючки, закорючки, обрезки холста...
- Что это? - удивился Балазей.
Молчит валацуга, сопит. Щепку к закорючке, закорючку к дощечке цепляет, тут же рядом деревяшку приспособил, холстом обернул, потянул удержалось.
Встал Балазей, подошел, посмотрел - ничего не понятно! А Миколайка опять же молчком - свое строение расправил, хомутами за плечи приладил, руки кверху поднял, улыбнулся и спросил:
- Узнаешь?
- Крылья, что ли?
- Они.
Стоят они, молчат, и у каждого мысли свои. А потом Балазей, головою тряхну в, говорит:
- Ну, д-давай!
Посмотрел Миколайка в небо, признался:
- Я, видишь ли, солнца боюсь. Как бы оно крылья не спалило.
- А ты пониже над землей стелись.
- Нет, я в небо хочу!
Балазей головою покачал - не жилец Миколайка, как пить дать не жилец!
А тот походил по поляне, попрыгал, испробовал крылья на крепость, а после снял их, разобрал и в торбу спрятал. Сел, на солнце посмотрел и говорит:
- Есть в Архаровске лекарь, всех лечит. И есть, говорят, у него холодильная мазь. Вот бы той мази добыть!
- А зачем?
- Крылья смажу, тогда не сгорят. Вот только мазь дорогая, а деньги где взять? - и смотрит синими глазами. Безумными, блаженными. Глянул в них Балазей... и решился. Сказал:
- Государь нам поможет! - и ружье подхватил, повертел для красы.
А что? Ружье богатое: дуло черненое, курок золоченый, приклад деревянный душистой породы в рисунках. Миколайка руками всплеснул:
- Как же можно! Ведь это подарок!
- Молчи!
И... отвернулся валацуга, зашмыгал, захлюпал, заплакал от счастья.
К обеду в Архаровск пришли. И, минуя храмы, лавки, балаганы, - прямо к лекарю.
Лекарь душевный попался, сказал:
- Наилучшая мазь! От горячки спасает, от жару, от пару, от свары. Пятьдесят ассигнаций стакан.
Миколайка:
- А если в обмен? Например, на ружье. Сколько дашь?
И Балазей ружье с плеча снимает. Лекарь прищурился.
- Дай-ка сюда, - говорит, - посмотрю.
Балазей:
- А что смотреть? Сейчас проверим! - и клацнул алмазным курком.
Лекарь в крик:
- Ты чего? Очумел?!
Балазей ему дуло к брюху приставил, спросил:
- Сколько стоит? Не слышу!
Лекарь зажмурился.
- Даром берите, не жалко.
Взяли ровно полведра и ушли, раскланявшись.
Миколайка, крылья мазью натирая, вздыхал:
- Не к добру наш разбой, не к добру!
Так и вышло. Назавтра пошли на базарную площадь, там для разбегу просторно. Но как только купцы-продавцы увидали диковину, так обступили и проходу не дают и пристают:
- Почем товар? Зачем товар? Чего так много просите?
- Не продается! - кричит Балазей. - Не хватайте! Не рвите! А кто чуда желает, валите за мной; по пятаку беру, по-божески!
Их народ обступает, шумит, но Миколайка никого не видит и не слышит. Идет себе, средь любопытных молча продирается, вот Балазей один и отбивается.
- Не лапай, - кричит. - Не замай! Это, может, заморское чудо; не трожь!
И тут как назло кто-то цап его за руку! Цепко! Обернулся Балазей, хотел нахалу по сусалам сьездить... и обмяк!
И то сказать - пред ним штабс-капитан! Усы вощеные, глаза кровавые. И шепчет:
- А; беглый солдат! Балазей! Вот ты где!
Балазей побелел, отвечает:
- Обознались, вашбродь, ну ей-бо обознались!
- Ну уж нет! Все как есть! - говорит офицер. - И повесят тебя, Балазей, за измену отечеству!
А что? И запросто повесят.
1 2 3