— Я куплю тебе мороженое или кока-колу.
Насвистывая, он обходит тетку и заворачивается в красную бархатную портьеру, отделяющую гостиную от столовой.
— Я тебя много раз просила не делать этого: портьеры очень дорогие, и ты можешь их оборвать.
Он никак не может понять, зачем это он ей так понадобился, ведь он прекрасно видит, что она прямо задыхается от злости. Чтобы узнать, где же граница ее терпению, он повторяет:
— А как насчет «пожалуйста»?
— Ну ладно, пожалуйста! А теперь пошли.
Тетя Мария спускается вниз, а он задерживается у соседней двери, но оттуда не доносится ни звука. Он с трудом удержался, чтобы не нажать на звонок, так ему хочется взглянуть хотя бы на ее бабушку. Еще с площадки он во весь голос кричит тетке вслед:
— А чем ты больна?
Она не отвечает. Он нагоняет ее внизу.
— Если ты не будешь отвечать, я с тобой не пойду.
Открыв дверь парадного, она пропускает его вперед, глаза ее мечут молнии.
— Когда хотят получить ответ, не орут на весь дом.
Она идет по улице Дорчестер в сторону дальней церкви. Он следует за ней чуть позади, рассматривая ее растоптанные туфли и ноги с большими синеватыми блямбами, словно разбухшие от воды.
— У тебя ноги больные, да? Ты поэтому падаешь?
Она вздыхает почти с облегчением.
— Да, ноги. Туда кровь плохо поступает.
— Ты все врешь! Когда болят ноги это не заразно. А тетя Роза говорит, что нельзя трогать твои вещи и твою посуду.
Он опять отстает и делает вид, будто незнаком с ней. Она оборачивается, кажется, что ее седые волосы покрыты желтой пылью, будто полвека пролежали под землей. Он нагоняет ее.
— Почему ты не ответила, когда я спросил, какая ты была маленькой?
— Потому что я забыла.
— Неправда. Человек не может забыть, какой он был маленьким. Даже если это было сто лет назад.
— Почему, скажи на милость?
— Потому что только тогда люди и бывают счастливы.
— Потому что ты счастлив, да?
— Ну да. Хоть это и нелегко, потому что взрослые мешают, все им кажется, что это невоспитанно или невежливо. Расскажи, какая ты была?
— Мы жили в деревне. Далеко отсюда. Под Квебеком. У меня были светлые волосы, и я уже тогда была больна.
Вдруг она останавливается и показывает ему на той стороне улицы маленький домик из красного кирпича с зеленой крышей и тоже с подворотней.
— Смотри. Вот он.
— Кто?
— Наш дом. В нем поселились твои дедушка и бабушка, когда мы переехали в город. Мы всегда жили в этом квартале.
— Значит, и мы тоже приехали из деревни?
В ее голосе опять звучат злобные нотки.
— Вы? Еще чего придумал, городское отродье! Если бы мы сюда не приехали, твоя мать никогда бы…
Она не договаривает и толкает дверь небольшой лавочки, приказав ему ждать ее на тротуаре.
Улица мгновенно заполняется народом, как будто прозвонил звонок на перемену: дети гоняются друг за другом, играют в шарики, шлепая по лужам, старухи греются на солнышке у порога своих домов, по мостовой едут машины, обдавая его грязью, и среди них — повозка с хрустящей картошкой; толстяк в засаленном фартуке на сей раз один и дремлет, уставившись на тощий круп своей клячи.
— Вот это и есть наш знаменитый племянник. Настоящий дикарь, людей боится. Всего доброго, мадам Босежур…
Тетка показывает на него пальцем, чтобы его не дай бог не спутали с другими детьми. Выйдя из лавки, она засовывает коричневый бумажный пакет в большую кожаную сумку и протягивает ему.
— Осторожно, там бутылки.
— Ты же обещала мороженое!
— Мы еще не все купили. Получишь после ужина.
— Что же ты сама свои бутылки не тащишь?
— Ты же мужчина.
— Нет, я дикарь, ты сама сказала.
— Я не хотела тебя обидеть. Просто ты еще не привык к людям.
Он берет сумку, потому что ему жалко ее больные ноги и потому что так он вроде бы при деле. Ему хотелось бы дослушать про мать до конца, но он боится, как бы тетка чего-то не разрушила. Они прошли мимо еще одной церкви.
— А что такое старая дева?
Она не сердится и отвечает как само собой разумеющееся:
— Как что такое? Женщина, которая не вышла замуж.
— Я не об этом спрашиваю. Почему она не нашла себе мужа?
— Потому что наш отец умер и надо было помогать семье.
— Значит, если бы твой отец был жив, ты бы нашла себе мужа?
— Может быть. Не знаю.
— А я вот знаю! Все это неправда. Это потому, что ты не любишь мужчин, а не любишь ты их из-за того, что увечная.
Она опять останавливается. Руки ее, сжимающие черный кожаный ридикюль, выцветший от времени, слегка дрожат. Чтобы успокоить ее, он спешит добавить:
— Вот так же и счастливые дети вырастают и становятся какими-то увечными. Поэтому я тебя и спрашивал, какая ты была.
Но тетка, оказывается, остановилась просто у очередной лавки. Она снова велит ему подождать. И тут же возвращается еще с одним коричневым пакетом, точно таким же, как первый, и засовывает его в сумку. Ручки у сумки вытягиваются, и ему приходится тащить ее, согнув локоть, чтобы она не волочилась по земле.
Тетка сворачивает на улицу Лагошетьер, и он долго плетется за ней следом. Она то и дело оглядывается, чтобы убедиться, идет ли он за ней, и напомнить, чтобы он был поосторожнее с бутылками. Ему хочется изо всех сил подтолкнуть ее, пусть бежит бегом, они ведь приближаются к дому мамы Пуф, и он боится, что его увидят. Но она шагает все так же тяжело, все так же шлепая растоптанными туфлями. Не поворачивая головы, он краешком глаза замечает одного из близнецов — тот бьет мячом о стенку подворотни, — поэтому он спешит нагнать тетку, и они уже вместе направляются к дядиному дому. И снова она просит его подождать у магазина, на углу улицы Плесси.
Он ставит сумку на землю, садится на ступеньки;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101