— Я не хочу, чтобы вы чинили мои башмаки, Папапуф.
Он едва слышно прошептал это новое прозвище, не зная, имеет ли он на него право.
— Знаешь, какие они станут красивые, ты их прямо не узнаешь.
— Но я не хочу их больше носить. Они совсем ходить разучились. И потом, они ведь даже не мои, они из замка.
— А я перекрашу в коричневый цвет черный башмак над моей мастерской. И назову ее «Башмак Пьеро». И ты всегда будешь здесь как дома.
— Раз он брат Марселя, он в этом доме и так всегда как дома. Но это все не важно, в кои-то веки в твоей дурацкой башмачной башке родилась дельная мысль, — решает мама Пуф.
— А я уже давно зову его Пушистик. С тех пор как мы отправились в кругосветное путешествие. Мы было почти совсем убежали на всю жизнь.
Он не понимает, как это она может так легкомысленно раскрывать всем такие сокровенные тайны, их игру, которая хоть на несколько минут да превратилась в правду. А если игра была правдой, хотя бы даже одну-единственную минутку, она становится частичкой их жизни и не может существовать вне их, иначе погибнет.
— Хорошо, что еще вся жизнь впереди, мышонок, — говорит мама Пуф, поднимая тревожный взгляд на Поля, который вновь занимает место рядом с Изабеллой.
— Вечером мы опять пойдем смотреть на пароходы. Пойдешь с нами, Тереза?
Что будет делать эта добрая, на вид такая скучная Тереза, когда они встретятся с человеком в голубом? Девчонки что воробьи, им бы только скакать с места на место да чирикать и во всем искать забаву, а на все остальное им просто наплевать.
— Боюсь, что нет, — отзывается голос, теплый, как хлебный мякиш. — У меня ужасно коленки разболелись. Распухли прямо как воздушные шары.
— От воздушных шаров больно не бывает. Жерар, ты подвезешь нас?
— Ладно, только чтобы через две минуты были готовы, а уж обратно будете добираться на трамвае.
И снова наступает молчание, в котором притаилась смутная угроза; она исходит от припухших глаз Изабеллы, от ее бурного дыхания, натягивающего сиреневое платье на груди, тревога чувствуется даже в том, что она не притрагивается к еде, и в том, как судорожно дышит рядом с ней неподвижная, массивная глыба цвета хаки. Пороховой шнур поджигает тот же самый близнец.
— А эти МП стреляют в спины наших солдат, чтобы те стреляли вперед? Значит, там на каждого солдата полагается свой МП? — глядя в потолок, кротким голоском спрашивает он.
Папапуф бросает на него тревожный и вместе с тем веселый взгляд. Второй близнец тут же подхватывает:
— Все-таки странно, зачем на войне полиция? Все равно что набрали бы, к примеру, таких ребят, которые заставляли бы нас драться с ирландцами, а если ирландцы на нас не нападали бы, сами напали бы на нас сзади. Почему ты пошел в МП?
Поль продолжает есть, как будто ничего не слышал.
— Эй вы, оба, — поспешно говорит мама Пуф. — Вы, кажется, уже кончили? Идите-ка погуляйте.
— Но он же нам не ответил. Кто же нам объяснит, если он не может?
Близнецы начали военные действия и теперь ждут, раскрыв рты, твердо намереваясь во что бы то ни стало добиться ответа.
— Мама же велела вам идти в сад. Ну-ка, живо! — прикрикивает на них Папапуф, у которого отпала охота веселиться.
— Это вы рассказываете им подобные истории? — сухо спрашивает Поль.
Никто не отвечает. Он отталкивает тарелку и хватает Изабеллу за руку.
— Идем. Кофе выпьем в ресторане.
— Если захочу, пойду.
Жерар гордо поднимается и, вытирая рот, заявляет тоном, которого за ним еще не знали — нетерпеливым и властным:
— Если захочет, пойдет. Слышал, Поль? А те, кого сюда приглашают, не встают из-за стола, не доужинав.
— Черт побери! МП следит, чтобы солдаты не дрались между собой. Могли бы и сами им это объяснить.
— И для этого тебе нужен револьвер? — с презрением спрашивает Изабелла.
— А ты думаешь, пьяные солдаты в игрушки играют? И как быть со штатскими, их ведь тоже надо защищать?
— Значит, сегодня ночью ты будешь защищать штатских? — тихо спрашивает Папапуф.
МП снова плюхается на стул и так злобно впивается в пирожное, что кажется, вот-вот проглотит вместе с ним собственные зубы.
Близнецы смеясь убегают в сад.
— Мне сегодня надо пораньше лечь. Завтра к семи на работу, — через силу, запинаясь, как-то безнадежно говорит Изабелла.
Поль продолжает срывать свою злость на пирожном. Жерар уже с порога кричит.
— Идете, ребята?
Прохладная ручка Джейн тут же оказывается в его руке, ему не терпится остаться с ней наедине, он изголодался по пароходу, по человеку в голубом, по игре, когда Джейн становится такой настоящей, такой доверчивой и так сильно пугается, что засыпает у него на плече, а он сидит и стережет все золото мира.
— А может, и правда у него есть двухместная подводная лодка? В воде, наверное, всегда темно? — спрашивает она, стискивая его пальцы своими, липкими от коричневой конфетки.
— Не возвращайтесь слишком поздно, дети. Порт не место для ночных прогулок.
Мама Пуф без труда обнимает их обоих одной рукой и облизывает, как кошка своих котят. Мяу во сне пыхтит, словно гребет в молочном море.
— По-моему, сегодня будет полнолуние, — говорит Папапуф и тоже встает из-за стола.
— Я с удовольствием пошла бы с вами. Я так давно не видела, как отходят пароходы.
Голос Изабеллы звучит издалека, из такого далекого далека, даже не из груди, на которой вот-вот лопнет сиреневое платье. Она тоже встает, и он замечает, что она сегодня не надушилась.
А Поль все еще жует пирожное, глаза у него злые, сизо-стального цвета, такого же, как револьвер.
— Деньги на трамвай у вас есть? — спрашивает Жерар, высаживая их у пристани, и, не дождавшись ответа, трогается с места, потому что за ним выстроился целый хвост машин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101