– спросил Гордон.
– Нет. Так было только вначале. Так мы познакомились. Потом полюбили друг друга.
– Но ведь просто так не влюбляются? – возразил Гордон. – Ведь любовь не возникает на пустом месте?
– Сейчас я уже не работаю у Виктора. Живу с ним, потому что так мне хочется. И дело не в том, что он болен, – объяснила я Гордону. А потом спросила: – А как любовь возникает?
Гордон, присев на корточки, отбирал прутики для растопки.
– Может, зайдешь, поможешь разжечь камин? – предложил он.
Вот он, поворотный момент, от которого зависит, что будет дальше в нашей жизни. Поначалу я ничего не ответила. Ждала, не повторит ли Гордон свой вопрос, но он промолчал. Поднял на меня глаза – а я представила, как он, склонившись над камином, заталкивал бы в него полено. Представила, как занимались бы мы с Гордоном любовью, – на полу возле камина; как огонь обогревал бы меня сбоку: бедро, плечо, половину лица. А потом мы уселись бы у камина, глядя на пламя, Гордон рядом или позади меня, зарывшись лицом в мои волосы.
Наконец отрицательно покачала головой.
Я выбита из колеи собственной нерешительностью. Вчера оттолкнула Гордона, а сегодня, как навязчивое воспоминание, неотступно преследую его. И при этом не уверена, хочу ли вообще продолжать наше знакомство. Я – девушка Виктора, и столько же горжусь своим положением, сколько опасаюсь его. Блуждаю в потемках, надеясь обрести решение в тусклой рутине повседневной жизни. В которой ничего не происходит. Окружающие, очевидно, не замечают моего смятения. В прачечную входит совсем другая женщина, в одной руке – корзина с грязным бельем, в другой – долларовая бумажка, чтобы купить жетоны. Кто бы подумал, что эта женщина провела последний час, скрючившись в три погибели на холодном сидении машины? Сейчас я с головой погрузилась в сортировку белья по цвету. Прачечная-автомат работает круглосуточно; на покрытом линолеумом полу валяются окурки сигарет, оставленные ночными посетителями. Все стены, кроме фронтальной – стеклянной, – окрашены в яркий лимонный цвет.
Сегодня здесь ни души. Только я и автоматы, торгующие кока-колой, пирожными, разными марками очистителя, отбеливателя и тканевыми пластификаторами. У дальней стены – два игровых автомата, один из которых – производства фирмы Гордона, его компания выпускает автоматы и наборы программ для ребят. Игра называется «Чужая территория». Игрок вступает в мир роботов, у которых лазерное оружие, их задача – убить игрока.
Не менее опасны и помощники роботов – крошечные создания, похожие на букашек, они кружатся около своих хозяев и защищают их от вражеского огня, уничтожая приближающиеся ракеты с помощью своих волшебных мигающих антенн. Интересно вот что: роботы не открывают огонь до тех пор, пока игрок не нападает на них; по-моему, это новый трюк в компьютерных играх.
Сижу в ожидании, когда кончит работать сушилка. Наблюдая за медленным вращением боксерских шорт Виктора, моей водолазки, его черных носков и желтых – моих. Я думаю: «Как можно уйти от человека, чьи вещи сушатся в столь интимной близости с моими собственными?» Яркие огни «Чужой территории» подмигивают мне, соблазняя сыграть с ними. Опускаю монету в 25 центов, потом еще одну. Играю все время, пока крутится сушилка. Двенадцать раз убивали меня роботы разных рангов, пока сохло мое белье. Устраиваю кровавую расправу над их помощниками.
Виктора легко обманывать. Он человек самонадеянный и вспыльчивый, но доверчивый. По-моему, Виктор и не подозревает о существовании Гордона. В последнее время, однако, я заметила кой-какие изменения в его поведении, что, возможно, свидетельствует о ревности или зарождающихся подозрениях, хотя не исключено, что я просто льщу себе. Я не дура. Сколько раз думала над этой ситуацией. Не надо быть Фрейдом, чтобы понять: если, забравшись в машину, следишь за потенциальным любовником, значит, что-то неладно в твоей жизни, значит, наступил кризис в твоих отношениях с другим человеком.
Но Виктор в основном спит. Будь я похитрее, могла бы жить как мне вздумается, а он ни о чем и не догадался бы. Впрочем, может, так оно и есть. Создается впечатление, что Виктор целый день спит, или дремлет, или зевает, то ли просыпаясь, то ли снова погружаясь в непробудный сон. Кажется, целый день он только и думает: как бы побыстрее добраться до постели. Торопится поскорее покончить с любым делом, – чаще всего с главой очередной книги, – и снова лечь спать. Вся его жизнь – цепь ограничений, налагаемых болезнью.
Три месяца, как мы живем в Халле. Приехали сюда не случайно: причиной явилось решение Виктора предоставить лейкемии развиваться своим чередом. Мне Халл не по душе. Чтобы выбрать подходящее для Виктора место, я, взяв Атлас мира, тщательно изучила все восточные штаты Северной Америки и в результате разыскала полуостров, прилепившийся в виде отростка к штату Массачусетс. Халл спокойнее Бостона; зимой здесь, в основном, живут рыбаки или пенсионеры. Во всяком случае, они не пристают с добросердечными расспросами к Виктору или ко мне. Виктор признает, что у Халла есть свои недостатки, но утверждает, что это место вполне пригодно для его цели: умереть здесь. И он прав. Мы живем на третьем этаже дома, построенного в викторианском стиле, он расположен на узкой, местами заасфальтированной улочке, в ряду других домов, окна которых на зиму закрыты ставнями. Сейчас не сезон. Арендная плата ничтожно мала, а Виктор уверяет, что шум океана успокаивает его, и, само собой, улица очень тихая, потому что на ней никто не живет.
Мы практически оторваны от остального мира, живем почти на острове.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79