Со всех сторон нас окружает вода. Отсюда видна тонкая перемычка полуострова Халла, а за ней – опять безбрежные просторы океана. В парке растут сосны и карликовые дубы, грязные дорожки ведут к вершинам холмов и вьются у их подножия. У Гордона в руках длинная палка. Он то постукивает ею по носкам ботинок, то волочит за собой по снегу. Называет разные породы дубов, объясняет разницу между черным и белым дубом. Говорит о карликовом дубе, на котором, пока дерево молодое, растут желуди. Рассказывает об уникальной растительности приморского края, о болотистом острове, виднеющемся вдали, о разрушительной силе ураганов.
– Халл основан в тысяча шестьсот сорок четвертом году, но индейцы в этих местах жили и раньше. Они называли это место Нантаскет, – рассказывает мне Гордон. – Представь себе: когда-то здесь жили индейцы, а теперь их нет; разве не странно, что когда-то эта местность называлась Нантаскет, а теперь – Халл. Я лично не могу представить, что у нашего города было другое название.
Рисую в воображении, каким был Халл в те далекие годы: ни домов, ни дорог. Только пустынный океан, смолистая сосна, белый песок. Вспоминаю, что говорил Виктор: по его мнению, сколько бы ни рассуждали о парниковом эффекте, температура морской воды может снова понизиться, и тогда уже через несколько веков наша планета вступит в новый ледниковый период.
– Тысячи нитей связывают меня с тем местом, где я живу, разорвать их невозможно. Моя жена очень тяжело переживала наш разрыв, – рассказывает Гордон, – предложила оставить дом мне. Но я должен был уехать. Жить там не смог бы. Каждый уголок напоминал о ней; поверь: мне казалось, что даже стены впитали в себя ее запах.
– Понимаю, – говорю я. Разве можно представить, что кто-то жил до нас в нашей квартире или поселится там, когда нас уже не будет. Думаю о том, что ледниковый период существовал пятнадцать тысяч лет назад; таким образом, все, что мы называем цивилизацией, возникло совсем недавно и занимает сравнительно короткий промежуток времени между двумя ледниковыми периодами.
– Скажи, ты росла в одном и том же доме? – спрашивает Гордон.
– Нет, – отвечаю я. – Мои родители после развода оба переехали в новые квартиры.
– Вот, вот, об этом и речь, – говорит Гордон. – Как, по-твоему, почему они разошлись? Конечно, если тебе неприятно говорить об этом, не отвечай. Мне иной раз непонятно, как люди могут расстаться, прожив вместе столько лет, преодолев столько трудностей.
– У меня была сестра, – говорю я. – Она умерла, когда ей было четыре годика. Какой-то врожденный порок сердца. Я тогда была совсем крошкой, не помню ее. Я еще сосала молоко из бутылочки, а в это время на глазах родителей их первенец сначала перестал бегать, а потом и ходить. После ее смерти они оставили в комнате все, как было. Не вынесли оттуда ни одной игрушки, не разобрали ящики в шкафах, три с половиной года даже не заглядывали туда. Я уже ходила в детский сад, когда они наконец переоборудовали комнату под прачечную.
– Какой кошмар! – восклицает Гордон.
– Ты прав, – соглашаюсь я. – На меня смерть сестры не произвела впечатления, потому что я даже не знала ее, но больше чем уверена, что именно это привело к неизбежному краху брак моих родителей. Правильнее сказать: то, как они отнеслись к этому испытанию, и погубило их брак.
– Наверное, так оно и есть, Хилари, все это очень тяжело…
Земля охлаждается с каждым годом. Виктор утверждает, что климат земли за семь тысяч лет стал заметно холоднее.
– Родители даже не прибрали ее постели, – говорю я.
– Как звали твою сестру?
– Дженис, – отвечаю я. – Это была комната Дженис.
Глава VIII
Мы все вместе в так называемой «таверне», где я никогда не была. В цокольном этаже там устроена биллиардная. В этом деле я – асс. Виктор с Гордоном, заключив пари на выпивку, гоняют шары. Они равные по силам противники, Гордон и Виктор. Гордон склоняется над столом под углом в сорок пять градусов. Не меняя позы, с силой бьет по шарам, посылая их в разные стороны. Виктору больше везет у боковых луз. Он держит кий как-то по-своему, но регулярно загоняет шары в лузы. Точно рассчитывает каждый удар и бьет, прижав подбородок к груди. Я наблюдаю за их игрой и пью пиво. Потом предлагаю Виктору заключить настоящее пари.
Вечер холодный, но на мне юбка. Чертовски холодно. Снег. Миссис Беркл отдала мне старомодные высокие ботинки, которые прикрывают лодыжки. Я спустилась к ней, чтобы уговорить ее взять мой маленький черно-белый телевизор. Но она наотрез отказалась, отмахиваясь обеими руками и хихикая в воротник платья. Телевизор она отвергла, но настояла, чтобы я взяла ботинки. Для нее это обноски. Для меня – старинные башмаки с узкими, как у ведьм на картинках, носами. Ботинки слишком хороши для меня. Я похудела. Мне кусок в горло не лезет, потому что Виктор теряет в весе фунт за фунтом. Гордон утверждает, что выгляжу я великолепно. Говорит, что теперь я не просто стройная, а гибкая, как тростинка. Вчера днем я принимала у него душ, и он сказал, что без одежды я необыкновенно хороша.
Беру с подставки кий и, слегка наклонившись, делаю вид, что бью по шарам. Старательно натираю кончик кия мелом, поддразнивая Виктора рассказами о своих победах.
– Хочешь, чтобы мы заключили пари на деньги? – спрашивает Виктор. – Прекрасно, я готов. – Подходит к Гордону, который допивает свое пиво. – Хилари воображает, что выиграет пари, – говорит Виктор.
Он складывает шары, и я разбиваю их слабым ударом. Стараюсь почаще мазать. Хочу, чтобы на этот раз Виктор легко одержал победу. Всю игру он опережает меня по крайней мере на пять шаров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79