Он сидит на постели, в руках кружка кофе, и смотрит по телевизору выпуск утренних новостей.
– Миссис Беркл телевизор не взяла, – говорит он. – Просила передать тебе, чтобы ты зашла к ней.
По телевизору передают репортаж со станции спасательной службы. Камера следует за людьми, которые влезают в машины скорой помощи и машут на прощание руками, когда машины отъезжают. Стиснув кулаки, стою перед телевизором и ору прямо в удивленное лицо Виктора.
– Виктор! Ты не говорил мне про морфий! Ни слова! Это отвратительно: я имею право знать!
Он безучастно смотрит на меня, потом отводит взгляд, как будто я – надоедливая муха. Отпивает из кружки кофе.
– Ты подонок! – кричу ему. – Ты подонок, и ты обманываешь меня. Это не пустяки! Как ты мог? Почему не сказал мне?
Схватив его за рубашку, притягиваю к себе.
– Ты поехала к моему отцу, – произносит Виктор, с трудом разжимая челюсти. Одна щека дергается, потом тик прекращается.
– Никуда я не ездила, – отвечаю ему.
– Гордон страшно волновался. Он заходил утром, чуть с ума не сошел. Мы звонили в спасательную станцию и в больницу. У них не было никаких сведений о тебе.
– Это лишний раз доказывает, что никуда я не ездила, – упрямо повторяю я.
– На одном из катеров спасателей мотор вышел из строя. Я решил, что ты утонула в Атлантическом океане, так и не добравшись до моего отца, – говорит Виктор.
– Но ведь я не утонула.
– Лучше бы утонула.
Подскакиваю к нему. Колочу его кулаками по груди, а он в ответ с такой силой наносит мне удар в подбородок, что я прикусываю язык. Отталкиваю его. Тогда он выплескивает мне в лицо кофе; какое-то время ничего не вижу, ослепленная горячим кофе. Он не настолько горячий, чтобы ошпарить, но все же приходится со всех ног мчаться на кухню, к водопроводному крану. Стою у раковины, сунув голову под струю холодной воды, ощущаю привкус крови во рту, вода смывает с лица горячие слезы. Как только ко мне возвращается дыхание, принимаюсь с новой силой выкрикивать оскорбления.
Виктор входит в кухню и ставит кружку на край раковины, в нескольких дюймах от моего носа. Хватаю кружку и швыряю ее на пол. Виктор стоит позади меня; воспользовавшись этим, больно стукаю его по лодыжке. Забравшись руками под куртку, он обнимает меня, но я отпихиваю его. Вытащив из джинсов мою рубашку, он обнимает меня за талию. Склонившись надо мной, приникает лицом к моей шее. Шум воды, текущей из крана, мешает мне понять, что он говорит. Виктор повторяет одни и те же слова; весь дрожит и прижимается ко мне. Выпрямившись, поворачиваюсь к нему. Но он разворачивает меня обратно. Чувствую на шее его слезы и замираю в благоговейном трепете. Он повторяет снова и снова: «Детка, ты жива».
Глава XII
Миссис Беркл ставит на стол кувшин, стакан и наливает сок. Затем исчезает на кухне; мне не видно ее с того места, где я сижу. Слышу, как она хлопает дверцами шкафчиков, разрывает пакеты, пересыпает на блюдо печенье.
Она уже совершенно четко объяснила мне, почему отказалась от моего предложения. Объяснила, что знала о моей лжи, знала, что другого телевизора у меня нет. Но добавила, что такую ложь Бог простит.
На столе, рядышком с рождественским вертепом, любовно украшенным миссис Беркл, сверкает гладкой поверхностью новой трубки ее телевизор. Гордон принес его сегодня, заменив цветной кинескоп и схемы, почистив все детали. Когда Гордон вошел с ним, миссис Беркл заплакала.
Наклонившись, миссис Беркл открывает холодильник; на спине выступают позвонки, под задравшимся подолом платья видны искривленные подагрой ноги. Ставит на место кувшин. Осторожно, медленно вносит блюдо с печеньем в гостиную, где я устроилась на кушетке.
Ставит поднос с соком и печеньем на кофейный столик и усаживается со мной рядом, разглаживая платье на коленях. Начинает: «Так вот, Мери», – и тут же испуганно прикрывает рукой рот. Мери – имя ее дочери.
* * *
Сегодняшний день, как и все остальные дни в последнее время, мы с Виктором проводим вместе, практически не выходя из дома. Спускались только за газетой, вынуть почту из ящика, возвратить молочнику пакет прокисшего молока. Мы почти не разговариваем друг с другом. Наше времяпрепровождение не назовешь насыщенным. Виктор большей частью по одну сторону груды наших вещей, которая все еще занимает середину комнаты, читает в своем кресле. Я – по другую сторону, валяюсь на постели, свесив голову вниз, и читаю, положив на пол журнал или газету. Посмотрев газету, вырезаю заинтересовавшие меня статьи и складываю их в коробку из-под обуви с надписью: «Прочитать». Разгадываю анаграммы на страничке юмора и мастерю рождественские украшения для нашей елки, используя для этого страницы реклам из журналов и клей. На кухонном столе сохнет целый набор Санта Клаусов, свечей, снеговиков и санок. Веночков, шотландских пони и ангелов.
Мало-помалу куча на полу уменьшается, мы с Виктором вытаскиваем из нее кое-какие вещи. Вчера, например, когда я была в душе, Виктор принес мою шкатулку с гребешками и украшениями и поставил ее на край раковины. Повесил в шкаф мои блузки, разобрал охапку джинсов. Вечером он сделал подливку для салата, а я разыскала в груде вещей набор специй, чтобы добавить в соус кориандр. Расставила по полкам его книги и положила рядом с его креслом пачку чистой бумаги. Ночи проходят тяжело, Виктор часто просыпается в ознобе и поту. Каждое утро меняет простыни, и я отвожу их в прачечную с небольшой стопкой носков и одним-двумя полотенцами. Отношения наши понемногу улучшаются.
За три дня только однажды зазвонил телефон, подошел Виктор. Гордон, конечно. Разговор был коротким, потом Виктор повесил трубку и спросил, не хочу ли я пойти к Гордону посмотреть фильм.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79