Они обсуждают, покупать ли комод.
– Ума не приложу, как скрыть это от Дональда, – говорит одна. – Я уже привыкла покупать, что захочется, а ему потом говорю, что получила в подарок от матери. Но теперь она умерла. Сколько я потеряла с ее утратой!
У ее приятельницы губы накрашены помадой темно-бордового цвета. На руках она держит суетливого карликового пуделя; его недавно подстригли, вся шерстка – волос к волоску вплоть до крошечных пальчиков на лапках; он похож на игрушечное деревце.
Когда я прохожу мимо, дамы одаривают меня недоуменными взглядами; то ли боятся, что взвинчу цену на комод, то ли недоумевают, как это я затесалась в столь изысканное общество, – кто их знает.
Чувствую себя не в своей тарелке, а потому ворую. Ворую из каждой комнаты по очереди. Ничего крупного, только то, что можно спрятать в карман куртки. Правда, не устояла перед красивой вазой с декоративным украшением. Но сразу же вынесла ее из здания школы.
Аукционист с копной седеющих светлых волос и с иссохшими, в никотиновых пятнах губами, мгновенно реагирует на каждое движение в зале. Воротничок рубашки ему тесен. Адамово яблоко выпирает прямо над узлом галстука. Он выкрикивает один лот за другим, подзадоривая претендентов:
– На продажу выставлен фаянс Уильяма де Моргана. На продажу выставлена коллекция керамических кувшинов; продается ноттингтонский серебряный кувшин, медная соусница, английская керамика, голландские медные кувшины для молока, стаффордширские фарфоровые фигурки спаниелей, формы для масла, вырезанные из чинары.
Эстел не отпускает Виктора ни на шаг. Не дает ему ни выпить глотка воды, ни сходить пописать. Крепко держит его за руку, тычет в нос каталог и спрашивает:
– Что ты думаешь о мягком кресле с жесткой спинкой и подлокотками?
– Уродливо и в плохом состоянии, – отвечает Виктор. – Отгородили его веревкой, как будто оно страшно ценное. Изумительно дурной вкус.
– Откуда он столько знает об антиквариате? – спрашиваю Ричарда.
– Мать его просто бредила всем этим.
– Меня от этого с души воротит, – говорит Виктор.
– Внимание! – требует Эстел. – Начинается.
– Если меня сейчас вырвет, вы меня простите?
– Если вырвет, отправишься в больницу, – отвечает Ричард.
– Нацисты, – говорит Виктор.
В полдень устраивают перерыв. В кафетерии, где обычно завтракают ребятишки, продают круассоны, крепкий черный кофе, сок и фруктовые коктейли. Все по два доллара. Круассоны, сок, фруктовый коктейль, кофе, – никакой разницы. Легко сосчитать.
– Два доллара за твой сок, два доллара за твой круассон, два доллара за твой кофе… – перечисляет Виктор.
– Это все, сэр? – спрашивает буфетчица. У нее на голове белая наколка, напоминающая шапочку для купания.
– А теперь умножьте все это на четыре и разделите пополам, – говорит Виктор.
– Не создавай ей лишних трудностей, Виктор, – прошу я, наклоняясь к буфетчице; мне очень интересно, на самом ли деле ее наколка – шапочка для купания. Говорю ей: – Дайте нам все в двойном количестве, пожалуйста.
Женщина протягивает Виктору бумажный поднос цвета яичной скорлупы. «Рецуркилированная бумага» – выдавлено на нем.
– Виктор, это для Эстел и твоего папы или ты так голоден?
– Ты меня дразнишь? – спрашивает Виктор, постукивая по круассону кончиком пальца.
– Где Виктор? Аукцион начинается, – волнуется Эстел. – Ричард, найдите своего сына. Он сбежал.
– Может, он в туалете, – успокаивает ее Ричард. Он занял место Виктора и тщательно изучает каталог, чтобы помочь Эстел советами. Говорит ей:
– Послушайте, я же все-таки не полный профан. Смогу помочь.
– Может, ему нехорошо, – высказывает предположение Эстел. – Конечно, заболел не раньше, не позже, – именно на моем аукционе.
– Как, черт возьми, у вас язык поворачивается говорить так? – не выдерживаю я. Терпение мое лопнуло. Готова спорить. У Эстел отваливается челюсть от неожиданности. Ричард, опустив каталог, оглядывается на меня.
– Уверю тебя, Хилари, – говорит Эстел, – я самая преданная поклонница Виктора. Он не умирает. Просто заигрывает со смертью, как все молодые люди. Ричарду следует купить ему мотоцикл, вот был бы фокус. Девяносто миль в час и двадцать крутых поворотов. На повороте ногой касаешься земли, деревья проносятся мимо, – все это изменило бы его настроение.
– У него лейкемия, – напоминаю ей.
– О, все это тянется не первый год, – возражает Эстел. – Разве я не права, Ричард?
– Еще с колледжа, – отвечает Ричард. Он не поднимает головы от каталога.
– Как только Виктор начнет лечиться, все будет в полном порядке, – успокаивает меня Эстел. – Я подыгрываю ему во всех этих разговорах о смерти только потому, что знаю: ничего серьезного с ним не случится. Меня не переубедить, я всерьез верю в потустороннюю жизнь. Только позволяю ему притворяться, что он собирается покончить с собой. Ему это скоро наскучит. Как по-вашему, Ричард?
– Надеюсь.
– И часто он ведь в полном порядке, правда? – спрашивает Эстел. – Как будто у него была легкая простуда.
– Сегодня, например, – соглашается с ней Ричард. – Но я не доверяю этому улучшению.
– Как только у него начнутся сильные боли, он бегом побежит в больницу, вот увидите, – уверенно заявляет Эстел, похлопывая меня по руке.
– Я сама видела, как он плакал от боли, – возражаю ей. – Колошматил кулаками по матрасу, пока я возилась с иглой.
* * *
Отправляюсь на поиски Виктора, но его нигде нет. Попутно ворую какие-то вещи. Статуэтку орла, граненую стальную брошь, рождественское украшение из позолоченной проволоки. Выхожу со всем этим на улицу, где стоит джип. За передним сидением у меня есть тайник, устроенный в здоровенной сумке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79