– спрашивает Эстел.
Сделав глоток из фляжки, протягивает ее мне.
– Не знаю я такой сказки, – отвечаю ей.
Бренди огнем полыхает у меня в желудке. За окнами джипа Атлантический океан то появляется, то снова исчезает за прибрежными скалами. Вдали мерцают огни маяка, посылая в темноту свои непонятные сигналы.
– Когда наступила зима, – рассказывает Эстел, – и все мышки, собравшись в своем мышином домике, уселись у очага, мышка, которая считала, что от нее никакой пользы, стала рассказывать истории. Она подробно рассказала им, как собрали урожай, как устроили мышиную нору. Каждая история была ясна и понятна всем мышиным братьям и сестрам. И в этом заключалась ее работа.
Глава XIV
Мы остаемся дома, а Ричард отправляется за цветами, чтобы преподнести их на рождественском вечере Эстел. В комнате становится гораздо уютнее, когда мы с Виктором остаемся вдвоем. Мне нравится царящий здесь беспорядок, потому что в этой неразберихе только мы с ним знаем, где что лежит; живем в сознательно устроенном хаосе.
Разостлав на полу кухонное полотенце, глажу блузку. Одновременно достаю из высокой желтой коробки овсяные хлопья. Камин, как во всех заброшенных домах, пахнет древесной корой.
Всего только шесть часов, но на улице непроглядная темень.
По радио хор мальчиков поет: «Святая ночь». Виктор выходит из душа, обвязав вокруг бедер полотенце. Вытряхнув сигарету из пачки, валяющейся на камине, стоит надо мной, наблюдая, как я глажу.
– Знаешь, чего не хватает? – спрашивает меня, окутавшись клубами дыма. – Ощущения полноты жизни.
Начинаем собираться на прием. Виктор вытаскивает из шкафа нелепый галстук-бабочку, затканный трубящими в рог херувимами.
– Они похожи не на херувимов, – говорю я, глядя на него в зеркало, – а на маленьких собачонок.
* * *
Достаю колготки. Цвет: телесный, размер: средний. Ни разу не надеванные, чистые, без единой затяжки. Старательно натягиваю их на бедра, любуясь, как они сглаживают мои икры. Надеваю туфли на каблуках и забираюсь на стул, чтобы посмотреть на себя в зеркало в ванной.
Виктор прижимается щекой к моему колену.
– Восхитительно! – одаривает меня комплиментом.
Ричард возвращается из магазина с охапкой лилий, перевязанных бледно-лиловым бантом. Спрашивает, готовы ли мы. Мы не готовы. Колготки, галстук-бабочка, – все валяется на полу рядом с разобранной постелью. Ричард снова исчезает, рассыпаясь в извинениях; закрывая за собой дверь, гасит свет. Слышим, как он сбегает по лестнице. Виктор притягивает меня к себе. Пытаемся заниматься любовью, но не получается. Вместо этого Виктор делает мне массаж шеи. Его пальцы пробегают то вверх, то вниз по моему позвоночнику. Чтобы рассмешить меня, рассказывает анекдоты.
По аллее платанов подъезжаем к дому Эстел. На деревьях гирлянды ярких огней, ветви переплелись над головой, закрывая луну. Благодаря иллюминации все вокруг приобретает фантастические очертания, создается торжественное настроение. Виктор, перегнувшись через сидение, смотрит назад, на аллею мерцающих огнями деревьев. В одной руке у него сигарета, в другой – серебряная шкатулка, украшенная бантиком, на конце которого болтается жемчужинка. В шкатулке шесть пивных кружек из пьютера с ручками в форме охотничьих плеток. Ричард купил их в начальной школе частным образом, заплатил немалые деньги, чтобы их не выставляли на аукцион. Все ради того, чтобы доставить удовольствие Эстел, которая восхищалась этими кружками.
Работает радио, мы слушаем рождественские гимны. Бесшумно падают снежные хлопья.
– Знаешь, – говорю я Виктору, – твой отец приударяет за Эстел.
– Почему ты так думаешь? Потому что он рано уехал на вечер?
– Ну, и это тоже.
– Хилз, скорее всего, он был доволен, застав нас в постели. Ему хотелось поехать к Эстел пораньше, без нас, чтобы спокойно напиться до моего появления.
– Подумать только! – удивляюсь я. – Ведь мой отец – алкоголик.
– Все мы алкоголики.
На идущей под уклон подъездной дорожке полно машин. Великолепные машины: толстые «мерседесы» и квадратные, такие практичные и удобные «вольво». Протестантский снобизм. Машины из Хингама, Коассета, Бикон-хилла. Среди них и БМВ Геддеса, который не мешало бы помыть, остальные машины в душе не нуждаются.
– Ни у одной из них нет «elan» твоего «олдсмобиля», – говорит Виктор, когда мы останавливаемся. Спрашиваю его:
– Скажи на милость, почему так получается: твой отец – алкоголик и мой отец – алкоголик, но мой, как напьется, становится отвратителен, а твой… эстетичен?
– Хочешь, чтобы я ответил?
– Обязательно, – требую я.
– Хочешь, чтобы я назвал вещи своими именами?
Молча киваю. На губах Виктора появляется улыбка, и он, потирая пальцами, показывает, в чем дело:
– Деньги, – говорит он.
Дом Эстел, в котором толпятся гости, очень красив. Я не знаю, кто эти люди; по богатству цветовой гаммы их платья – как королевский фейерверк. Каких только здесь нет женских туалетов: от золотистого и малинового вечерних платьев до гладкой, до полу, шерстяной юбки с кружевной блузкой. Пиджаки мужчин не столь разнообразны и вносят стабилизирующий элемент в хаос ярких платьев и разноцветных рождественских огней. Мы с Виктором одеты слишком скромно. Моя юбка едва ли соответствует серебряному, украшенному нефритами поясу, за который Эстел выложила немалые деньги, а потом не сумела уменьшить его до таких размеров, чтобы он держался на ее тощей талии. На мне также брошь, которую я украла на аукционе и которую Виктор заставил меня приколоть к блузке. На Викторе пиджак и вельветовые брюки странного горчичного цвета. Брюки принадлежат его отцу и страшно ему велики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79