Стало намного лучше, и я потащился обратно в комнату, дабы убрать все следы битвы (или, если быть до конца безжалостным к себе, того, чем кончилась битва). Это заняло у меня больше часа, но в конечном итоге комната снова стала такой, какой она была до появления лысого громилы. Протирая напоследок ковер влажной тряпкой, я неожиданно наткнулся на твердый холодный предмет и догадался, что это, очевидно, и есть та самая штука, с которой мой вежливый визитер рекомендовал мне ознакомиться на досуге. Что ж, если считать уборку квартиры досугом, то сейчас было самое время.
Это оказалась небольшая, размером с пол-ладони, статуэтка, схематично изображавшая ламу. Такого рода статуэтки здорово умели делать веков шесть назад мои любимые инки. Правда, их сохранилось очень немного, так как большая часть была переплавлена испанцами.
Я покачал статуэтку в руке. Судя по тяжести и буро-желтому оттенку металла, она была сделана из чистого золота. Я швырнул ее на тахту, проковылял в кухню и налил себе еще один стакан коньяку. Мне было плохо.
6. МОСКВА, 1991 год. ИСПОЛНЕНИЕ ЖЕЛАНИЙ.
С вечера я предпринял кое-какие меры предосторожности: заблокировал дверь обрезком железной трубы, закрыл все форточки, сунул под подушку пистолет, а под тахту — на всякий случай — нунчаки. Спал я чутко, приготовившись ко всякого рода сюрпризам, и не слишком удивился, когда обнаружил, что сижу голый около заливающегося телефона с пистолетом в отведенной руке. Ночной морок никак не хотел отпускать меня, но я все же сообразил, что трубку надо взять, поднес ее к раскалывающейся голове и тупо сказал:
— Алло!
В трубке были слышны далекие шумы и помехи, что-то потрескивало и пищало, и я хотел уже буркнуть «перезвоните, пожалуйста», как вдруг откуда-то из-за этой шумовой завесы пробился тонкий знакомый голос, безнадежно повторявший:
— Алло, алло, алло…
— Наташа! — заорал я, машинальным жестом смахивая со своей сонной морды остатки наваждения (при этом я больно расшиб себе бровь пистолетом). — Наташа, я слышу тебя, говори!
Несколько секунд трубка пищала, потом слабый Наташин голос сказал:
— …из Новосибирска, у нас тут пересадка… Я сегодня буду в Москве, смогу позвонить тебе после двух часов дня… Ты будешь дома?
— Да! — прокричал я в ответ. — Конечно, обязательно! Какой у тебя рейс?
— Что? — переспросила она, и тут нас разъединили. Минуту я бессмысленно вслушивался в короткие гудки, потом положил трубку и швырнул пистолет на раскиданную тахту.
— Ох, — сказал я, с силой проводя ладонью по вялому со сна лицу.
— Ну и жизнь пошла…
Было девять утра — время для меня довольно-таки раннее. При других обстоятельствах я бы с удовольствием поспал еще пару часов, но приезд Наташи делал мои обстоятельства чрезвычайными. Поэтому я кряхтя поднялся и поплелся в ванную — приводить себя в чувство.
Кряхтел я скорее для проформы — боль после укусов и побоев, как ни странно, почти прошла, хотя ощущение разбитости в теле оставалось. Я ненавижу такое состояние. Я привык чувствовать себя молодым, здоровым и сильным, а не такой старой развалиной, как сейчас. Но для того, чтобы перестать быть старой развалиной, мне следовало, как минимум, принять контрастный душ, а на мне места живого не было от всех этих повязок, бинтов и пластырей.
Поразмыслив немного, я содрал с себя все повязки, рану на ноге замотал полиэтиленовым пакетом и включил воду. Ощущения были своеобразные, я стонал и повизгивал, но через пятнадцать минут старая развалина превратилась в покрытого шрамами, закаленного в боях ветерана. Я критически оглядел себя в зеркале, налепил пару пластырей на особо неприглядные царапины, накинул пушистый пакистанский халат и пошел на кухню варить кофе.
Душ сделал меня человеком, а две чашки кофе — человеком разумным. Я позвонил в справочную Аэрофлота и узнал, какие рейсы прибывают в первой половине дня в Москву из Якутска через Новосибирск. Рейсов таких было два, и, проведя несложные подсчеты, я установил, что Наташа прилетает в 13.30.
За все время нашего с ней знакомства мне еще ни разу не доводилось ее встречать — она, как правило, звонила мне уже из Москвы. Я представил себе, как она удивится и, возможно, обрадуется, и улыбнулся широкой глуповатой улыбкой. Когда дело касается Наташи, я всегда становлюсь немного глуповатым.
Я прикинул, сколько у меня в запасе времени. Времени было совсем немного. Я вихрем, так, что заныла укушенная нога, пронесся по квартире, пытаясь привести ее в тот образцовый порядок, который всю жизнь остается для меня недостижимым идеалом, застелил тахту, протер стекло телевизора, убрал из прихожей лишнюю обувь, вынес мусор и перетащил в лоджию немалое количество стеклотары, замаскировав ее вьетнамской циновкой. Заглянул в холодильник — там было, пожалуй, пустовато, но на яичницу с ветчиной и помидорами — коронное мое блюдо — компонентов хватало. Я быстренько пропылесосил ковер, по которому топтался вчера в своих ублюдочных ботинках лысый хмырь, и снова взглянул на часы. До прибытия рейса 1241 оставалось два с половиной часа.
В такие моменты я остро жалею, что у меня нет машины. Теоретически я мог бы ее купить, зарабатываю я достаточно, но практически на нее все-таки нужно копить (хотя бы пару месяцев), а это занятие мне противопоказано. Кроме того, с машиной нужно возиться, ее надо чинить и вообще понимать, а я как-никак гуманитарий, хотя и заблудший. Поэтому мне пришлось ловить такси.
И вот уже брызнул в глаза многократно отраженный окнами высоток на проспекте нестерпимый солнечный свет, и такси вонзилось в город, как раскаленная игла в золотистую глыбу масла, и взревела вокруг июньская, обезумевшая от жары Москва.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123