– Погоди, погоди, – закричал Моргун, ринувшись с фуры, но он не мог догнать бегущего, ибо впопыхах мешком свалился с повозки, попав рукой в раздавленный арбуз. Поплевкин стряхнул прилипшие к рукаву семечки и вытер руку полой шинели.
– Что за дьявол! – выругался он, силясь что-то вспомнить, почесал бровь, потом безнадежно махнул рукой и полез обратно на козлы. Повозки снова двинулись вперед, и Моргун под скрип колес долго соображал, за что могла быть убита женщина. Когда фура поравнялась с брошенным на месте трупом убитой, Поплевкин невольно отвернулся: тело женщины пугало его своей необычностью – ведь на войне убивают крепких и сильных мужчин. В это время к повозке Моргуна подбежал знакомый солдат с исступленными синими глазами на худом лице. Одно плечо солдата все время подрагивало, тогда как другое оставалось недвижным.
– Дай арбуз, сморился! – крикнул солдат Моргуну. Когда солдат протянул руку за арбузом, Поплевкин увидел под ногтями густую каемку плохо стертой крови и растерянно взглянул на нее.
– Что это ты? – спросил солдат, заметив взгляд Моргуна и обсасывая усы, покрытые арбузным студнем. Тогда бродяга заметил следы свежей крови на штыке солдата.
– Кого это ты? – прошептал Моргун, нагибаясь с козел.
Солдат сначала не расслышал вопроса; он ел арбуз, захлебываясь и по-прежнему дергая плечом.
– Слушай, дружок, кого это ты? – повторил опять Моргун, чувствуя, как его сердце замирает в ожидании ответа.
– Чего пристал? – вдруг заорал солдат, скрывая лицо в развороченном арбузе. – Ну, бабу ту, вон, кончил… Чего привязался?… Говорят, комиссарша какая-то, бумаги нашли у ней. Выстрелили в затылок, а она все ворочается. А ты чего пытаешь, солдатской жизни не знаешь, разве баб легко убивать?
– Да я ничего не пытаю, – тихо сказал Моргун-Поплевкин. – А не знаешь ты, кто сейчас здесь бежал?
– Ничего не видел, знать не знаю! Слышь-ка, дай ухо, скажу чего-то.
Моргун наклонился вниз.
– Подаваться, дурак, надо скорей, понял? – прошептал солдат. – Новая сила на нас идет, Щеткина отряд, никого в плен не берет. Вот сам почитай…
– Эй, друг, постой… Как, как ты сказал? Чей он по фамилии?
Моргун с недоумением развернул желтый лист фронтовой газеты, оставленный солдатом.
«Не смешно ли делается всем вам, ребята, когда мы слушаем дерзкое хвастовство подобных бандитов? – читал Моргун. – Продавшийся кремлевским работникам предводитель грабительской рвани Павел Щеткин грозит нам, ребята, тем, что не будет брать в плен ни одного солдата доблестной Южной Армии. Мы знаем, что подобные угрозы не могут запугать славных бойцов. Пусть Щеткин вспомнит, если у него еще не отшибло памяти, как отличились наши части в многократных боях. Кто, как не наш славный пятый егерский башкирский полк, одержал победу над грачевским отрядом под Извозом в виду Верхнеуральска? А волчьи сотни, разбившие превосходные силы противника в битве под Янгельской? Мы укажем еще Щеткину на беспримерные подвиги братских славянских легионов; противник, верно, не забыл клинков польских улан генерала Бржезловского, верных ударов сербов, дерущихся под синим знаменем генерала Ракича?
… Нам известно, что подосланные противником шептуны сеют в частях совершенно вздорные слухи, преувеличивая силу и способности отряда упомянутого Щеткина.
… Пусть обманутые этим темным авантюристом солдаты-красногвардейцы знают, что Щеткина ждет только смерть; при поимке он будет расстрелян тотчас же по удостоверению его личности, как изменник и предатель дела спасения родины… Только нечестный подкуп может заставить русского офицера, каким являлся Щеткин до этого времени, переменить мундир на знак красной звезды, свет которой указывает путь всем бездельникам, насильникам и просто бандитам по призванию»…
Моргун-Поплевкин возбужденно скомкал желтый газетный лист. Он, конечно, не стал читать дальше все то, о чем большими и жирными буквами кричала фронтовая газета «Русский Богатырь». «Новое дело… Ну и жизнь человеческая! – думал бродяга. – Кто знает теперь, что случится впереди? Разве я знал, что к белым попаду? А теперь еще чудеса новые. Ай да Паша Фельдфебель! Вот герой так герой!»
Действительно, Моргуну не зря приходилось думать о превратностях человеческой судьбы. Разве он в самом деле знал, что в Челябинске на вокзале к нему подойдет рослый детина в шапке в виде лодки и, еще издалека поманив Поплевкина заскорузлым пальцем, спросит у него, грамотен ли он?
Моргун сейчас даже сплюнул от злости, вспомнив, что комендантский сержант выразил свое удивление по поводу того, что грамотный человек почему-то не читал приказа о мобилизации. Поплевкину не пришлось спорить с чехом очень долго, ибо сержант довольно прозрачно намекнул, что Моргун может попасть именно к тому забору, на котором висит приказ. Моргуна увели куда следует, чехи долго топали на него ногами, выкрикивали хором какие-то, несколько сходные с великорусскими, ругательства, и, наконец, он получил все, что полагается иметь солдату.
В теплушке было холодно и туманно, огарки таяли, как снег, колеса стучали, солдаты пели отчаянные песни, а Моргун, лежа на животе, выводил каракули на смятом обрывке бумаги.
«Многолюбезная Инна Васильевна, – писал он, временами бросая карандаш и почесываясь, – кланяюсь я вам, как доброму человеку, и прошу передать гражданам, которые меня привлекли к маслу, что со мной случился большой пустяк в городе Челябинске и мне довольно больно, что не придется мне масло привезти в родную местность, так всем и передайте. А как все это случилось, мне и самому в эту минуту еще непонятно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55